Виктор Меньшов - Я боялся - пока был живой

Пошел я по улице, опустив низко голову и столкнулся таким образом с трамваем. Нас с трудом расцепили и развезли в разные стороны: трамвай - в металлолом, а меня - в больницу.

Пока я лежал в больнице, прослышали про мои несчастья бывшие мои сослуживцы, скинулись со своих скромных чаевых и купили мне квартирку в том же доме, где я раньше жил, и где теперь в моей бывшей квартире жили Петюня и его коварная маманя.

Впрочем, зла я на нее не держал, простил я ее.

На службе меня не восстановили, да я и сам уже не очень туда рвался. Да к тому же и приболел, что-то с ногами у меня происходить стало, стало мне ходить как-то лениво.

И вот уже три года как я не встаю с кресла. Сижу у окна и смотрю на улицу с высоты третьего этажа. Когда тепло, выезжаю в кресле на балкон. Правда, в том случае, если в квартире находится Петюня.

Присутствие в квартире Петюни связано с моими выездами на балкон следующим образом: колеса на моем кресле-каталке крутятся очень плохо и поставлены слишком широко, поэтому, иногда кресло застревает в балконных дверях, и тогда присутствие Петюни становится просто крайне необходимым.

Так вот: занялся я частным сыском. Времена пошли сами знаете какие. Мои прежние навыки сразу всем нужны стали. Если бы не болезнь, мог бы заколачивать серьезные деньги. А так вот: видя мою беспомощность и ограниченные возможности передвижения, заказы мне достаются самые что ни на есть дешевые. Не доверяют те, кто побогаче.

А зря: голова-то у меня на месте. Да и болезнь моя не смертельная, правда, я про это никому не рассказываю, но вам скажу: жуткая лень у меня. Ну такая жуткая! Иногда не то, что ходить, даже сидеть лень.

Правда, вот тут я себя пересиливаю. С трудом, но все же пересиливаю. Сижу! Но вот чтобы ходить...!

Сижу я, значит, как-то вечерком на балконе, воздух нюхаю, кузнечиков слушаю...

Вот тут и начала происходить вся эта безумная история.

Фонари на нашей улице не горели. Стоять стояли, но не горели. И воды горячей вторую неделю не было. И свет периодически выключали.

Только что прошел короткий летний дождик, и оставшиеся в листве капли тяжело скатывались, шлепаясь на влажный асфальт.

Я совершенно откровенно скучал.

Темнота сгущалась, и даже совсем редких в это время прохожих не было видно с моего балкона.

Я размышлял: почему это все революции моментально отражаются на нашем бытовом обустройстве? Захватывают ведь в первую очередь не коммунальные службы, а банки, вокзалы, телеграфы. Я стал вспоминать профессии всех известных мне революционеров и деятелей реформы.

Среди них были юристы, дети юристов, генералы, даже лесорубы, но я так и не припомнил ни одного работника коммунальных служб. Так же я не припомнил фактов захвата котельных, дворницких, мастерских электриков, ЖЭКов.

Так и осталось для меня загадкой, почему все же всегда во времена социальных преобразований начинаются перебои со светом, теплом, горячей водой и прочее. Странно...

Не знаю, куда завели бы меня досужие размышления, но под окном раздался скрип с трудом открываемой двери.

Интересно, интересно...

Я протянул руку за спину, нашарил на стеллаже диктофон и включил его, сам еще не зная толком зачем.

Скорее всего, сделал это от праздного любопытства и от безделья.

И только включив диктофон, удивленно оглянулся за спину. Стеллаж, с которого я только что взял диктофон, находился у противоположной стенки! Попытался дотянуться до нее рукой, но чуть не вывалился из кресла, так и не дотянувшись. Взглядом смерил расстояние: метра три, не меньше.

Недоуменно пожал плечами и решил оставить разгадку этого феноменального явления на потом, жадно слушая, что же происходит за окном.

А под окном моим нервно беседовали Нинель Петровна Беленькая и Арнольд Электронович Беленький.

Глава вторая

Арнольд Электронович стоял возле стены, держась за сердце, а Нинель Петровна как могла, уговаривала его:

- Арнольдик, милый, успокойся, все уже позади. Зачем же так нервничать?...

- Нинель, я не могу! Столько крови! Столько крови! Это все ты виновата! Если бы я знал, что будет столько крови, я никогда не пошел бы на ЭТО! Зачем я всегда и во всем позволяю себя уговаривать?! Уведи меня поскорее отсюда! Я не перенесу этого! Столько крови! Столько крови!

- Милый, ты почти что до самого конца вел себя вполне героически. Успокойся, дорогой, теперь все кончено... Все. Возьми себя, наконец, в руки, сейчас здесь будет толпа народа. На нас уже обращают внимание.

- Пускай обращают! Пускай! Пусть все видят мое состояние! Я же тебе говорил, Нинель, что я никогда не пошел бы на это, если бы ты меня не уговорила!

- У нас же просто не было другого выбора!

- И все же не стоило идти на это! Это уже за пределами!

- А какой у нас был выбор?! - начала заводиться его половина. - Ты скажи, был у нас с тобой выбор? Нет, ты не прячься, ты скажи!

- Конечно, был! Мало ли куда можно было поехать! Деньги те же, а крови могло бы быть и намного поменьше.

- Где сейчас можно отделаться малой кровью?! Господь с тобой, дружочек! Везде одно и то же: в "Москве" - кровь и насилие, в "Ленинграде" - вообще что-то неприличное, в "Риге" - насилие и кровь, да и ехать туда далековато. Ну что? Назови мне хотя бы один кинотеатр в Москве, где не было бы крови, насилия, или разврата? Надеюсь, ты не хотел бы смотреть разврат, дорогой?

- Лучше разврат, чем столько крови!

- Да?! - возмутилась Нинель. - Вот она, твоя истинная сущность! Безобидный боевик смотреть у него, видите ли, сердце не выдерживает, а разврат смотреть у него сердце позволяет!

- Да не хочу я никакой разврат смотреть, - слабо сопротивлялся Арнольдик. - Какой может быть разврат, когда я постоянно хочу кушать? Лучше бы мы вместо этого дурацкого кино купили колбаски.

- На те деньги, что мы потратили на билеты, милый ты мой, можно купить разве что запах от колбаски. И потом, что бы ты делал весь вечер дома? Книги мы почти все распродали, телевизор ты починить не можешь, сколько я тебя ни просила, а вызывать мастера на дом нам не по карману.

- Нинель, дорогуша, ну как я могу починить телевизор, если я совершенно не разбираюсь в схемах и очень боюсь электричества?

- А как же ты мог всю жизнь заниматься психологией женщины, и даже писать на эту тему книги, да еще и других учить?

- Это возмутительно! - обиделся Арнольдик. - Это знаешь, как называется?! Это! Это!

- Я-то знаю, как это называется, а вот ты, дорогой, сомневаюсь.

- Ты ставишь под сомнение труды всей моей жизни! У меня масса положительных откликов и рецензий на мои статьи и книги!

- И все эти статьи, отзывы и рецензии написаны мужчинами! Ты мне покажи хотя бы одну положительную рецензию, которая подписана женщиной. И вообще, скажи мне, знаешь ли ты хотя бы одну женщину, которая занималась бы женской психологией? Нет! Ты не можешь назвать такую женщину! И не спорь со мной. Скажи лучше, почему это женской психологией занимаются исключительно мужчины?