Брайан Кларк - «Если», 1999 № 12

Итак, испытывая онтологический и личностный кризис, я побрел по потолку, пока не дошел до места, где когда-то была труба пневматической почты. Ее убрали, а дырку заштукатурили лет пятьдесят назад. Я упал с семнадцатого этажа на двадцать пятый, а по дороге много узнал. Нервничая и дергаясь, но уже понемножку обучаясь той осмотрительности, без которой после смерти не проживешь, я подошел к окну — поглядеть, что делается снаружи. Попробовал дотронуться до стекла: рука прошла прямо сквозь него. Я отпрыгнул. Потом осторожно наклонился вперед, высунув голову в ночь.

Когда ты мертв, Таймс-сквер — это ни в сказке сказать, ни пером описать! Мертвецы видят в десять раз больше огней, чем живые. Во всех металлических предметах пульсирует внутренняя жизнь. Электропровода выглядят тонкими царапинами на коже воздуха. А неон — это просто ГИМН. Мир полон странных зрелищ и криков. И все стремительно меняется, оставаясь таким же прекрасным.

На площади охотилось существо, похожее на гибрид дракона и струйки дыма. Я скользнул по нему взглядом — и тут же увлекся другими чудесами.

Снова ночь. Меня разбудили «Цеппелины». Мелодия «Лестницы в небо». Опять.

— Проснись и пой, мой человечек, — пропела грудным голосом одна из Сестер. Забавно: то они лезут в наши дела так, что спасу нет, то абсолютно нас игнорируют.

— Говорит Евфросина. Передаем прогноз погоды для красноглазых. Атмосфера мутная, возможны осадки в виде экзистенциального отчаяния. Если тебе небезразлична твоя дальнейшая судьба, лучше не выходи сегодня на улицу. В течение ближайшего часа сверкнет молния.

— Для молний нынче не сезон, — ответил я.

— Правда? Сказать об этом погоде?

Тут до меня дошло, что темная пелена, которую я спросонья посчитал черной аурой Труподава, на деле была атмосферным фронтом высокого давления. Приближалась гроза. Первые капли дождя застучали по крыше. Под завывания ветра дождь перешел в ливень. Вдали грохотал гром.

— Знаешь что, милая, иди-ка ты…

Легкий, высокий смешок, переходящий в ультразвук — и Евфросина от меня отстала.

Стук капель где-то под ногами убаюкал меня, но тут с истошным воплем примчалась молния, на долю секунды вывернула меня наизнанку и, радостно кувыркаясь, укатила к своим электрическим праотцам. В следующий миг, миг возрождения, стены сделались кристально-прозрачными, а весь мир — стеклянным, и тайны его стали видны, как на ладони. Но не успел я всмотреться и вдуматься, как стены вновь стали темными и плотными, и улыбка безумца — злобный послед молнии — медленно погасла в ночи.

А Семь Сестер все это время хохотали и пели, приветствуя восторженным визгом каждую вспышку, импровизируя абсурдные стишки из воплей, свистков и скрежета помех. Когда на секунду воцарилось затишье, мою голову заполнил глухой гул несущей волны. Кажется, это была Фаэна. Но вместо ее голоса слышались лишь испуганные всхлипы.

— Вдова? — окликнул я. — Ты, что ли?

— Она тебя не слышит, — промурлыкала Фаэна. — Скажи спасибо, что я смогла ее усилить. В трансформаторную будку перед ее домом ударила молния. Это должно было случиться рано или поздно. Твой преследователь — ты его еще Труподавом зовешь, прелестное имечко, кстати — ее стережет.

Ерунда какая-то. Быть не может.

— Почему вдруг Труподав к ней привязался? — спросил я.

— Ах, почему, почему, почему? — пропела Фаэна строчку из какой-то эстрадной песенки.

— Пока ты был жив, твои вопросы оставались без ответа. Думаешь, после смерти тебе наконец что-то объяснят? Дудки! — всхлипы продолжались.

— Ничего, пересидит, — сказал я. — Труподав не может…

Стоп, погоди-ка. У нее в доме только что провели кабельное телевидение, так? Сейчас соображу, как там все устроено. С одной стороны — телефонные провода, с другой — электропроводка и кабели. Вдова легко может проскользнуть у него за спиной.

Всхлипы стали тише, но тут же перешли в вопль отчаяния. Такой истерики я от Вдовы не ожидал.

— Ты в своем репертуаре, — процедила Фаэна. — Как всегда, толкуешь о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия. От удара молнии твой пушистик мутировал. Выдь-ка сам и посмотри.

У меня перья встали дыбом:

— Ты ведь отлично знаешь, что мне нельзя…

Фаэну что-то отвлекло, и несущая волна исчезла. Семь Сестер — ветреные дамочки. Впрочем, на сей раз их капризы были мне на руку. Как же, попрусь я наружу выяснять отношения с этим чудовищем. Просто не смогу себя заставить. И я был рад, что обстоятельства не заставляют меня признаваться в своей трусости вслух.

Долгое время я просто сидел и размышлял о Труподаве. Даже здесь, за прочными стенами «Рокси», само его имя вгоняло меня в столбняк. Я попытался вообразить, каково сейчас Вдове Чарли, отделенной от монстра лишь жалкой занавеской — кирпичи и штукатурка, это ж ерунда! Каково это, когда тебя щупают жесткие лучи его злобы и голода… Моя фантазия оказалась бессильна. Наконец, я решил переключиться на другую тему и попытался восстановить в памяти свою первую встречу с Вдовой.

Она шла под горку с Роксборо, широко расставив руки — вылитый ребенок, играющий в канатоходца, только почему-то движущийся вниз головой. Старательно переставляя ступни, внимательно глядя на провод перед собой, она была так сосредоточена на своем занятии, что заметила меня лишь за квартал.

И вскрикнула.

И побежала прямиком ко мне. Я стоял спиной к трансформаторной будке — отступать было некуда. Вся дрожа, она замерла передо мной. Я невольно отпрянул.

— Да, это ты! — возопила она. — О Господи, Чарли, я всегда знала, что ты за мной вернешься, я так долго ждала, но ни разу не усомнилась, ни разу, и теперь мы… — она кинулась ко мне, точно желая обнять.

Наши взгляды встретились.

И радость в ее глазах погасла.

— Ой, — вымолвила она. — Это не ты.

Я только что слез с высоковольтных проводов и весь трепетал от энергии и страха. Мой разум кипел, раздираемый противоречивыми мыслями. О своей жизни после смерти я не мог вспомнить почти ничего. Так, какие-то фрагменты, обрывочные советы старых мертвецов, кошмарный поединок с какой-то тварью — то ли чудовищем, то ли явлением природы, — из-за которой я был вынужден бежать из Манхэттена. Я понятия не имел, что лишило меня памяти: может быть, загадочный монстр или жуткое напряжение в сияющих проводах, послуживших для меня шоссе.

— Это все-таки я. — Наверное, в моем голосе прозвучала досада.

— Нет, не ты, — сказала она, смерив меня обескураживающе честным взглядом. — Ты не Чарли и никогда им не был. Ты представляешь собой всего лишь жалкие останки какого-то бывшего мужчины и притом не очень-то привлекательного. — Она повернулась ко мне спиной.

Она меня бросает! Я ощутил смятение — и такое отчаяние, какого никогда еще не испытывал.