Владимир Михайлов - Дальней дороги

- Погоди, - торопливо прервал Волгин. - Погоди. Наверное, ты не до конца поняла. Я тебе гарантирую - я гарантирую, понимаешь? - что твоему ребенку, стоит ему лишь вырасти, легко удастся сделать то, что не удалось тебе. Он будет чувствовать себя как дома там, где ты так и не смогла удержаться. Он пройдет по Вселенной...

- Нет, - сказала Елена. - Все это я поняла.

- Тогда в чем же дело?

- С чего ты взял, что я хочу, чтобы он прошел, как ты говоришь, по Вселенной? Чтобы он где-то там чувствовал себя как дома?

- Но ведь ты сама всю жизнь...

- Я. Но для него я не хочу этого. И прежде всего потому, - но тебе не понять этого, Волгин, - прежде всего потому, что я не хочу с ним расставаться. Ни когда он будет маленьким, ни когда вырастет. Это будет самый близкий мне человек, и если он уйдет с той планеты, на которой вынуждена жить я, мне этого будет не вынести.

Волгин помолчал, ища возражений.

- Но ведь наши матери... - начал он.

- И нашим матерям было нелегко, они только старались не показать этого. Но от наших матерей это не зависело, хотя, вспомни, - ни одна из них не уговаривала нас избрать эту стезю, они наоборот, сопротивлялись, но пассивно, тихо, не желая сделать больно нам. Они предпочитали страдать сами. Я не могу ручаться: может быть, и он со временем изберет такой путь. Но я не сделаю ничего, совсем ничего, чтобы помочь ему в этом. Наоборот, скажу тебе откровенно: если я и тогда смогу как-то помешать этому - я помешаю. Ты понял?

- Понять нетрудно, - проворчал он. - Значит, ты предпочтешь, чтобы твой потомок сидел на Земле, как лягушка в болоте, вместо того, чтобы стать человеком Дальней разведки?

Елена покачала головой.

- У тебя никогда не было детей, Волгин...

- Кто же виноват? - обиженно спросил он. - Когда могли быть, этого не хотел кто-то другой.

- Я тогда еще надеялась на то, что смогу возвратиться. Но больше не надеюсь. Да я ведь тебя не обвиняю; я говорю просто: у тебя никогда не было детей, и ты не можешь понять, что значит - заранее обречь себя на разлуку с ними. Нет, не укладывается в голове. Молчи, что бы ты ни сказал, все будет напрасно.

- Ну пускай, я все равно скажу. Не было детей! Ну и что же, что не было? Для меня Витька - все равно, что сын. Чудесный парень, и перспективы у него - великолепные, и, по сути дела, я ему дал все, он у меня вырос. Так вот я тебе говорю совершенно честно: если бы мне надо было расстаться с ним, послать его в Дальнюю, а самому остаться здесь, - а ты ведь знаешь, что мне никуда уже не тронуться с Земли, для полетов я непригоден, - все равно, я отправил бы его, ни минуты не раздумывая, и только радовался, что ему выпала такая прекрасная судьба.

- Это слова. Что же ты его не отправишь?

Волгин усмехнулся.

- По одной простой причине: нет на свете человека, менее приспособленного к работе разведчика, чем Витька. Он, конечно, романтик, но по натуре своей - мыслитель, а не деятель. Может быть, и даже наверняка, сам он этого еще не понимает, но я-то ясно вижу. Для него космос исключается. Он проживет на Земле, его дело - наука, и когда я помру, он мне глаза закроет и продолжит дело даже лучше, может быть, чем я... Но я отправил бы его, ручаюсь. Веришь?

- Верю... в то, что ты так думаешь. Но, значит, я не могу хотеть, чтобы мне глаза закрыли?

- Ну... это ведь я сказал просто так, а ты всерьез: насчет смерти. Конечно, мы смертны... Но до того времени и твой успеет возвратиться на Землю в высоких академических чинах-званиях и останется при тебе навечно... особенно если встретит такую женщину, как ты сама, которая всю жизнь будет стараться быть от него на расстоянии...

- Опять ты говоришь лишнее... Нет, все равно, ты не убедил меня. Давай побеседуем лучше о чем-нибудь другом. Было ведь и в моей жизни - хорошее. Повспоминаем об этом.

Но Волгин не был расположен вспоминать: все летело кувырком, и завтра некого будет класть на стол, и не о чем будет говорить на обсуждении проекта "Рамак"... И снова потому, что эта женщина, как и всю жизнь, уперлась, закостенела в желании сделать все по-своему, невзирая ни на какие аргументы... Что же, этого надо было ожидать; как же ты сразу не сообразил, Волгин: именно на нее твой дар убеждения никогда не действовал, ты просто упустил это из виду. И все же, другого выхода нет: она должна согласиться...

- Вспомнить, конечно, есть что, - сказал он. - Но только не знаю, так ли это будет приятно. Ведь, если говорить беспристрастно, вся моя жизнь заключалась в том, что я гнался за тобой, а ты или ускользала, или подставляла ножку...

Елена подняла брови.

- Разве? Не припоминаю...

- Ты, наверное, и не замечала этого... Но вспомни: после того, как ты ушла, я тоже уехал... Бросил работу и уехал, и два года сидел у Ирвинга в лаборатории. Я без этого вполне мог обойтись, но хотелось быть подальше от тех мест, - ну, от наших мест. И только потом удалось создать этот вот институт... Разве не так?

- He знаю, я ведь не следила за тобой. И потом, ты врешь: вовсе не вся твоя жизнь заключалась в погоне за мной...

Волгин в глубине души и сам знал, что не вся; но сейчас ему было выгодно убедить себя в обратном.

- Мне видней. И вот сейчас... Труд десяти лет, - десяти! - повисает в воздухе, потому что ты... Значит, опять по твоей милости я окажусь у разбитого корыта.

Елена помолчала.

- Не верю, чтобы обстояло так трагично...

- Я ведь тебе рассказывал: если завтра я не проведу начальный этап эксперимента, то Корн... Да нужно ли повторять! Словом, мне тогда одно останется: бросить все и идти - разве что в садовники куда-нибудь.

- Разве плохо? - сказала она, но в голосе ее не было насмешки: кажется, она задумалась, и Волгину показалось, что еще не все потеряно.

- Плохо, конечно, - мрачно продолжал он, - что от самого близкого человека получаешь такое... Что ж, видно, такова моя судьба. А ведь могло быть иначе...

Он сам не смог бы, при всем желании, отделить здесь святую правду от натяжек и преувеличений; сейчас ему казалось, что каждое слово - истина. А то, что она оставалась для него самой близкой- это уж наверняка была правда, и Елена это почувствовала. Опустив веки, она молчала, и по участившемуся дыханию можно было понять, что какие-то мысли волнуют ее, только неизвестно было, что это за мысли. Потом она подняла глаза.

- Хочешь знать, почему тогда... почему я не осталась?

Волгин промолчал: вопрос был неожиданным.

- Потому, что и тогда ты был таким же: эгоистичным, самонадеянным, думал в первую очередь о себе. И мне кажется, да нет, я уверена даже, - что и сейчас тобой руководит то же самое. Ох, эта твоя благополучная самонадеянность...

- Но на каком основании...

- На простом: опять твои собственные страдания - настоящие или предполагаемые - выступают на первый план. И опять ты забываешь обо мне, Волгин. И не хочешь понять одного: что если бы ты действительно... относился ко мне так, как говоришь, то ты бы согласился все перенести, лишь бы спокойна была я. Но ты неспособен на это...