Владимир Михайлов - Вариант И

Оглядываясь, я одновременно думал о предстоящем разговоре. Как и в предыдущих интервью, я должен был сделать попытку выяснить ответ на два вопроса. Однако по поводу первого из них я сразу решил, что интересоваться этим не буду: просто невозможно было представить, что генерал Филин имел к моей проблеме хоть какое-то отношение. Значит, ограничимся политикой; тем более что отнимать у хозяина дома слишком много времени было бы, учитывая далеко не ранний час, просто невежливо.

Вообще репортерам на вежливость, как правило, наплевать, не та работа, чтобы соблюдать политес; но по отношению к генералу почему-то хотелось выполнить все условности.

— Чай, кофе? — тем временем поинтересовался хозяин. — Время суток позволяет и чего-нибудь покрепче, если желаете. А может быть, хотите поужинать? Разносолов не обещаю, семейство мое на даче, но что-нибудь незамысловатое можем сообразить.

— Мы, наверное, как раз помешали вам ужинать, — сказала Наташа светским тоном.

— Нимало. Я живу по армейскому распорядку, время ужина давно прошло. Так что — будете кушать?

Мы поблагодарили и отказались; сошлись на кофе. Филин кивнул. Похоже, у него на столе была кнопка сигнала; во всяком случае, тут же в кабинет вошел старший лейтенант — в отличие от генерала он был в форме, — выслушал просьбу (приказанием это, судя по интонации, нельзя было назвать) и удалился.

— Итак? — сказал Филин, показывая, что ритуал встречи считает выполненным и хотел бы перейти к делу.

— Итак, господин генерал…

— Сергей Игнатьевич.

— Да, конечно, извините… Сергей Игнатьевич, вопрос мой и на самом деле банален. Вот вы, человек, так сказать, совершенно русский, даже, насколько я знаю, предки ваши были старообрядцами (он кивнул), и человек военный (он повторил движение), — почему вы вдруг оказались сторонником претендента, так сказать, не типично русского и, во всяком случае, вроде бы не православного? Не сказалось ли в этом отношение старообрядчества к православию как к Церкви враждебной?

Филин усмехнулся.

— Слишком много психологии, — сказал он. — Не могу сказать, конечно, что наследие предков не имеет к моему выбору никакого отношения; но не наследие религиозное. Ну да, я человек русский, хотя русские вообще, как вы и сами знаете, — нация синтетическая. Как, скажем, и евреи. Какая кровь только не примешивалась к нашей крови за столетия… Я считаю, что в наши дни русские — это такое же обобщающее понятие, как и американцы; именно нация, но не этнос. Во всяком случае, для всего мира это так: можете происходить от кого угодно, но раз вы живете в этой стране, являетесь ее гражданином, вспоены ее культурой — тоже издавна синтетической, кстати, — то вы русский. Не в этом дело. Для меня тут важнее другая сторона моего происхождения: вы ведь наверняка знаете и то, что я из военной фамилии, уже не менее чем в пятом поколении. И потому естественно, что при оценке чего угодно — человека, организации, программы, политического действия — я прежде всего, сознательно или подсознательно, оцениваю все это с одной точки зрения: отношения к армии, к ее проблемам, к самому этому институту. Вот чем я руководствовался. Потому что ведь и в наши дни — как и, скажем, полвека назад, да и век, наверное, тоже — были люди и есть, которые если и не говорят впрямую, что армию надо упразднить, а оставить что-нибудь вроде народного ополчения, стрелецкое войско своего рода. Молчать об этом у них ума хватает, но практически они стараются к этому привести: не убивать армию, а просто уморить. Ни одно войско в мире никогда не существовало без дотаций из государственной казны — даже и в те времена, когда ограбление побежденных считалось совершенно законным делом. А нас уже десятки лет держат на голодном пайке. Но ведь армия — это люди, занимающиеся даже в мирное время отнюдь не самым легким трудом. Раз армия у нас добровольная, значит, надо платить как следует. Везде и всегда лучшие кадры шли туда, где больше платили, это общеизвестно.

Хотите иметь хорошо армию — давайте хорошие деньги. И хорошее отношение.

Прадед мой служил сто с лишним лет тому назад, тогда это называлось Красной Армией. Так он, говорят, в старости с немалой тоской рассказывал о годах, когда даже рядовым быть в армии считалось почетным, потому что народ любил армию — как идею, как защиту, как, в конце концов, визитную карточку страны. В чем нас никто не может упрекнуть — это в отсутствии вот этого ощущения великой страны. Оно, наверное, у нас в генах издавна — иначе Россия так никогда великой бы и не стала. А ведь была; у нас давно уже выработалась противоположная традиция: армия — это плохо, не то что не почетно, куда там — даже унизительно, да и опасно сверх меры.

Естественно, если начинаются политические или экономические перемены, кадровая армия первой несет потери. И даже сегодня детей — если не говорить о кадетах, конечно — воспитывают в таком духе. У старика было три сына, два умных, а третий — офицер… Срам! Наполеон, кажется, сказал: кто не хочет кормить свою армию — будет кормить чужую. И в армию идут люди второго и третьего сорта — по способностям и по моральному уровню… Во всяком военном должно обязательно быть что-то от рыцаря-монаха, то есть над всей, так сказать, материальной частью должно возвышаться нечто другое, должна быть одухотворенность, иначе этот орден деградирует, офицеры превращаются в жулье, солдаты — в шантрапу. Так вот, если идут к нам люди низкосортные, приземленные, то от такой армии добра ждать не приходится ни в мирное время, ни тем более в военное. А войны отменить так пока и не удалось…

— Да, — согласился я, усмешкой показывая, что воспринимать мою реплику надо не всерьез, — с войнами, как с деньгами: не отменили вовремя — вот теперь и маемся.

Он тоже улыбнулся, показывая, что понял шутку.

— Вот, по-моему, я вам и ответил: примкнул к этим людям потому, что жду от нового государя правильного отношения к армии.

— Но это вы лично, Сергей Игнатьевич. А армия в целом — как она относится к возможным переменам?

Он ответил не задумываясь:

— Будет держать разумный нейтралитет. То есть, сама не обнажая оружия, постарается не допустить кровопролития ни с чьей стороны. Армия надеется на лучшее будущее.

— И по-вашему, именно этот государь сможет оправдать надежды? А не другой претендент? Вы в этом так уверены?

— Ну, если бы выбор был, скажем, из десятка, то я, может быть, еще подумал. Но ведь выбираем одного из двоих.

— По принципу меньшего зла?

— Да нет, отчего же? Я бы сказал — по принципу наибольшего блага. И тот претендент — человек вроде бы весьма достойный и тоже имеет отношение к дому Романовых, хотя и не столь прямое, как Искандер.