Владимир Михайлов - Заблудившийся во сне

Вот, значит, как. И вот почему меня не остановили, не помешали увидеть хоть что-то: считали, что я не смогу увидеть ничего.

Но, как говорится, в науке отрицательный результат не менее важен, чем положительный.

И то, что я увидел, и то, чего не увидел, принесло мне информацию, хотя и несколько неожиданную, тем не менее весьма ценную. На ее основании можно было уже действовать.

Я вернулся к койке. Сел. Сейчас мне предстояло проделать некий эксперимент. Я лег. Натянул на себя одеяло — ту его часть, что была побольше. Закрыл глаза. И мерно, медленно задышал, словно засыпая.

Эксперимент дал результат уже через минуту. Грянула музыка. Оглушительно громкая. Даже не музыка: какофония. Впрочем, может быть, то был самый модерн. Заснуть под такой аккомпанемент просто невозможно. Музыка накатывала на меня со всех сторон, сверху, снизу. Мне казалось, что она вот-вот сомнет и расплющит мое хрупкое существо.

Тем не менее я не открывал глаз и по-прежнему мерно дышал. Пусть попробуют применить более действенные средства. Если, конечно, я прав и мы на самом деле пребываем в Пространстве Сна. Ведь тут уснуть — значит исчезнуть, вырваться из области влияния тех, кого я все еще обозначал неопределенным словом «противник», раствориться в многообразии континуумов — и там принять меры для того, чтобы им больше никогда не удалось меня выловить. Если я прав, они не позволят мне уснуть. Если же я ошибся -…

Они попробовали. Дверь распахнулась, и вбежал капитан. Он сорвал с меня одеяло. И увидел пистолет, направленный ему в живот.

Пистолет возник у меня в руке только что, в полном соответствии с законами Пространства Сна, в частности — с правилом Шнеура, согласно которому в ПС все необходимое возникает у вас, когда вы этого желаете, хотя бы бессознательно. Я же потребовал оружия вполне осознанно.

Законы Пространства Сна действовали в этой комнате без осечек. Потому что вся она находилась в Пространстве Сна, а вовсе не в Производном Мире, как мне пытались внушить. В ПС! И капитан Халдей тоже. И я сам.

Операция была задумана неплохо: убедить меня в том, что я оказался в Производном Мире и должен вести себя соответственно. Однако их погубили мелочи, заставившие меня заподозрить неладное. Окончательно же я убедился в справедливости своих предположений, когда, стоя у окна, попробовал проткнуть стену пальцем. В ПМ такое мне никогда не удалось бы. Но в ПС мы способны еще и не на такое — и без всяких физических усилий.

И вот сейчас капитан, или кем он там был, глядел на пистолет, окаменев на какие-то мгновения. Он понимал не хуже меня, что выстрел заставит его выйти из этой игры — и вновь ощутить себя лишь в каком-то очень далеком континууме. Ему этого очень не хотелось. Кроме того, он знал, что не заслужил этого, что сделал для меня все, что мог, чтобы, не подставляя себя под удар, просветить меня относительно подлинного положения дел. Я решил успокоить его. И подмигнул.

Его губы шевельнулись, он что-то сказал. Но из-за продолжавшей бесноваться музыки я не смог расслышать ни слова. Увидел только промелькнувшую улыбку. Похоже, он понял.

Застыв на секунду, он продолжал смотреть на меня — не мигая, стараясь что-то внушить. Скорее всего — то, что люди его могут оказаться тут в следующее же мгновение. Люди, приданные ему тут, в ПС, а вовсе не сотрудники СБ в мире яви. И тогда опасаться за свою судьбу придется уже мне.

Такая перспектива меня не обрадовала.

— Извини, капитан, — сказал я и крепко ударил его рукояткой пистолета по голове.

Он упал — точно так же, как упал бы, происходи все это наяву.

Я бросился к двери. Мне нужен был хоть какой-то простор. И место поспокойнее. Подальше от любителей таких сафари, в которых предметом охоты являлся я. В голове промелькнуло, что я слишком долго находился в ПС в одиночестве. Одинокий дример последовательностью и осмысленностью своего поведения притягивает к себе внимание каждого наблюдателя, как дерево, отдельно стоящее на равнине, вызывает любопытство у молнии.

Такой мыслью определялись и мои последующие действия: мне нужно было скрыться в толпе, в толчее людей и событий. Попасть если не в сам Узел нашего макрокона, то хотя бы в Туннель этого самого Узла. В бездну, в которую недавно (или уже давно?) на моих глазах ускальзывал юный и неопытный Степ.

Кстати о птичках: если Степ еще не выбрался — а в Институте сейчас явно не хватало сил, чтобы снарядить серьезную команду для его вызволения, — то он до сих пор может пребывать там, шарахаясь из одного миникона в другой, из другого в третий, стараясь побыстрее выбраться в явь — и, как это бывает с заблудившимися, на деле лишь все больше удаляясь от нее — чтобы в конце концов оказаться в других уровнях, макроконах и плоскостях, нарваться на неприятности — и пропасть уже окончательно, оставляя в институтской палате одно лишь погруженное в кому тело.

Попав в Туннель, я мог, кроме всего прочего, попытаться найти Веника. И не только для того, чтобы оказать ему крупную услугу; чем дальше, тем более я понимал, что мне очень пригодился бы ассистент, подручный, адъютант — называйте, как угодно. И в таком качестве самым лучшим был бы, разумеется, дример, пусть и начинающий, но зато наверняка свой. Если мы будем вдвоем, да еще вернется Минаев — окажемся серьезной силой, способной схватиться с кем угодно.

Итак, мне нужно было в Туннель Узла. Формула перехода была у меня уже на языке. Дело несколько осложнялось тем, что я не знал точно, в каком уровне нахожусь, а формулы для разных уровней сильно отличаются друг от друга — не собственно содержанием, но запускающей их в ход командой — предформулой, так сказать. Приходилось рисковать. Правда, в конечном итоге любая команда привела бы меня в Туннель, но если она для нынешнего моего уровня неправильна, то на вход в Туннель потребуется больше времени — это еще с полбеды — и сил; а вот по этой части я уже испытывал некоторые сложности. В Пространстве Сна не обязательно ни завтракать, ни обедать, но подзарядка нужна.

Я выбежал, оставив камеру с обездвиженным кью-Халдеем позади. Формулу я произнес на ходу. И после двухсекундной паузы — слова команды. И почувствовал, как скольжу, срываюсь, и падаю, падаю, падаю, погружаясь в плотный серый туман, пахнущий болотом и едким дымом, какой бывает, когда горит сырая древесина.

Я падал, и падению этому, казалось, никогда не будет конца.

Когда опытный дример попадает в Туннель Узла, он не мечется суетливо вверх-вниз, действуя наугад; не нажимает, образно выражаясь, на кнопки, как человек, оказавшийся в лифте здания в миллион этажей, но забывший, на каком из этого миллиона помещается то, что ему, человеку, нужно. Не гоняет кабину попусту, потому что каждый раз, когда он подает механизму новую команду, и кабина, замерев на миг, меняет курс и ускоряется, — каждый раз пассажиру вдруг становится совершенно ясно, что он направляется опять не туда, куда следовало бы, но наоборот, от этой точки удаляется и надо немедленно остановиться и не лететь вверх, а скользить вниз, в уже пройденные полмиллиона остановок. Снова кнопки, команда; новая смена вектора — но через секунду-другую пассажир уже нимало не сомневается в том, что прав он был не в этот последний раз, а в предыдущий — и все начинается сначала. Так может поступить снивец — но не дример, а если ух кто-то из нас — то разве что совершенный молокосос. Каким и был Степ, но не был я. Во всяком случае, мне приятно было так думать.