Николай Коротеев - «Мир Приключений» 1977 (№22)

Оля со злостью громыхнула заслонкой, со скрежетом выдвинула из печки противни. И тотчас же в кухню явился зеленоглазый, недавно требовавший вареной картошки. Однако увидев, что здесь нет ничего опасного, с досадой махнул рукой и удалился. Выпитое вино и вкусная еда сделали его снисходительным.

Оля, успокаиваясь, отобрала из недопеченных лепешек те, которые уже можно было есть, поставила остальные в печь, прихватила соленых огурцов и вернулась в детскую. Мать, довольная ее сообразительностью, пошутила:

— При таких запасах и наша еда будет царской.

Вскоре за стеной послышалась песня. Слов понять было невозможно — пьяные голоса звучали вразнобой, а ритм песни — бравурный, задиристый. Может, это немецкий военный гимн пли марш? Оля невольно вспомнила наш, советский военный марш, а может, и не марш, просто песня:

— Мама, послушай, — не выдержала девочка и шепотом, почти ей на ухо, пропела:

И не успела мать ничего сказать, не успела справиться с улыбкой надежды и горечи, как дверь комнатушки открылась и закрылась, пропустив танкиста в черном комбинезоне. Он не пошел к ним. Опустился на низенький порожек и аккуратно пригладил свои черные волосы. Он был очень молод. И улыбался. Улыбка открывала красивые белые зубы, в ровном ряду которых выделялся один, точнее — половина переднего резца, отколотого снизу.

Немец ткнул пальцем в этот ополовиненный зуб, потом махнул рукой в сторону шоссе, изобразил руками и губами взрыв — пфф! И еще раз ткнул пальцем в зуб, провел ладонями по груди, бокам, ногам и засмеялся.

Они его поняли: это его танк взорвался на шоссе, но он остался живым и ни капельки не пострадал, только вот ползуба потерял. Евдокия Павловна невольно, в ответ на его счастливый смех, улыбнулась. Оле тоже очень хотелось улыбнуться. Но зачем он пришел? Чего хочет? Неужели слышал песню, которую она прошептала матери? Уж эта-то песня не могла его привести в хорошее настроение. Значит, не слышал или притворяется незлым. Враг старается казаться добряком.

И все-таки не хотелось верить в то, что думалось. Не хотелось даже, чтобы он встал с низенького порожка и ушел. Пусть еще и еще изображает свое «пфф!» и показывает ополовиненный зуб. Может, пока это будет продолжаться, никто не станет их пугать, приказывать?

Немец действительно снова ткнул пальцем в зуб, еще раз произнес «пфф», провел ладонями по своему телу и опять засмеялся.

Шурочка звонко засмеялась вслед за ним, Евдокия Павловна совсем уж охотно улыбнулась. Немцу это понравилось, он смотрел на них весело и так и сидел, не собираясь уходить, продолжая улыбаться. Ему, видимо, было приятно, что они его поняли без слов, по жестам, и очень хотелось, чтоб и они порадовались его везению — ведь не его, а другого танкиста похоронили сегодня.

Однако Оля решила подавить свое неуместное сочувствие. Как и о чем говорить с этим неубитым немцем, захватчиком, врагом? Почему это они должны радоваться, что погиб не он? Шел бы уж допивать свое вино. Она все пыталась вспомнить подходящие немецкие слова, но они никак не вспоминались. А надо бы как-то выпроводить танкиста, иначе ведь хватятся его там, за столом, и пожалуют сюда все остальные пьяные «победители». В то же время грубить ему страшно, нужно как-нибудь мирно договориться.

И тут Оля вспомнила: ведь у нее есть учебник немецкого языка с кратким словарем на последних страницах. Сейчас он вместе с остальными книгами спрятан на чердаке. Девочка постаралась жестами объяснить танкисту, чтобы он выпустил ее из комнаты; она скоро вернется и тогда они поговорят.

— Дамальс вир мит ир заген, шпрехен…

Танкист понял и пропустил ее. Оля быстро вернулась с учебником. Немец протянул руку, и она, хоть и видела испуганные глаза матери, отдала ему книгу. Он открыл первые страницы, задержал взгляд на портрете, став сразу серьезным, недовольно спросил:

— Ленин?

Потом перелистал учебник до словаря, долго искал в нем что-то, не нашел и с досадой махнул рукой.

— Ихь бин гитлерюгенд. Ихь вюншен ннхт руссишен киндер шиссен. Абер андере зольдат… андере зольдат… — Он замолчал и о чем-то задумался. Возможно, он решил: девочка изучила немецкий настолько, что без труда поймет его родной язык.

А Оля никогда не слышала слова «гитлерюгенд», никак не могла вспомнить, что такое «вюншен» и «шиссен», и только догадывалась, что говорил он о русских детях и каком-то другом солдате.

— Зачем ты пришел? — растерянно спросила Шурочка. И танкист неожиданно понял русские слова, но по-своему.

Он кивнул назад, туда, где веселились его друзья, и неожиданно по-русски сообщил:

— Германия превыше всего! Германии нужен весь мир! Германия тоталь, тоталь…

Танкист снова открыл учебник. Нашел картинку, где нарисован пионер в галстуке, и спросил:

— Ду бист пионир?

Оля кивнула: да, она — пионерка. И хотела добавить: уже третий год, но ей помешал шепот Евдокии Павловны:

— Зачем ты признаешься?

Девочка словно онемела. Мама права: что-то она, Оля, делает неправильно. Зачем разговорилась с врагом? К чему нужно было хвастаться, что пионерка?! «Ах, дура! — выругала она себя. — Сама же читала в газетах, как гитлеровцы уничтожают коммунистов и комсомольцев!»

Гитлеровец спросил:

— Дайне фатер — куммунист?

— Найн, найн! — замотала девочка головой.

Однако гитлерюгенд, в ответ на улыбку и смех которого они тоже улыбались, за которого чуть не радовались, что он остался живым, этот юный немец, посланный в Россию «тотально» и обязанный выполнять все приказы фюрера, неожиданно преобразился. Танкист не поверил девочке; указывая пальцем на Олю, заговорил командирским тоном:

— Ду бист пионир! Дайн фатер — коммунист!

Оля услышала вскрик матери, увидела, как Шурочка забилась в угол, и почувствовала, как у нее самой похолодели руки и ноги.

Дальнейшую речь немца она поняла очень хорошо — почти все слова были знакомы.

— Наш райх, — словно диктовал он, — несет смерть всем коммунистам, всем красным. Они мешают Германии. Ты пионерка, красная, и тебе смерть! А за это, — он раскрыл учебник на той странице, где был портрет Ленина, — тоже смерть!

Немец бросил учебник и полез в карман своего черного комбинезона.

Евдокия Павловна схватила Шуру, бросила ее за свою спину. А Оля загородила собой мать.

— Меня! — закричала она. — Лучше убей меня!

Ее крик услышали в столовой. Оттуда донеслись звуки поспешных шагов. Немец выхватил из кармана пакетик в яркой обертке, бросил его Оле под ноги и выскочил из комнаты. За дверью он засмеялся, кому-то что-то сказал, и, видимо, немцы ушли обратно в столовую. Оля подняла красочный пакетик, развернула его и увидела… сломанную шоколадку.