Владимир Михановский - Путь Каравеллы

В энергоотсек за это время никто не заходил. Что же, выходит, он сам перерезал кабель?!

Капитан внимательно выслушал Ольховатского. Когда тот кончил, он задал вопрос:

- Владимир Николаевич, у вас в отсеке имеется лучевой инструмент?

Энергетик смешался.

Дело в том, что некоторое время назад ему пришлось брать из подсобного отсека лучевой сшиватель по какой-то надобности. По инструкции он должен был сразу же вернуть сшиватель на место, однако не сделал этого. Грех небольшой, и обычно на "Каравелле" смотрели на подобные вещи сквозь пальцы. Однако теперь-то наступали другие времена!

- Имеется... - сказал Ольховатский.

- Какого действия?

Он опустил голову.

- Веерного.

Лицо капитана рывком приблизилось, вынырнув из глубины экрана.

- Больше повреждений в отсеке нет? - спросил он.

- Нет.

- Так... Пока нити тянутся к штурманскому... - протянул капитан. - Ну а как ваше самочувствие, Владимир Николаевич?

Ольховатский пожал плечами, уже догадываясь, куда клонит капитан. И следующая его фраза подтвердила догадку.

- Езжайте к Логвиненко.

- Гипноз?..

- Да. Пусть всесторонне обследует вас на этот предмет, Владимир Николаевич.

ПОИСК

Медицинский отсек, обычно пустынный, поразил Ольховатского обилием народа.

Логвиненко встретил его у входного люка, словно поджидал.

- Проходи, проходи, голуба душа! - пропел он.

Никто не обращал на вошедших внимания: у каждого хватало собственных забот.

- Вот сюда, сюда, на стульчик садись, - продолжал Дмитрий Анатольевич, втискивая его в глубину импровизированной диагностической машины, призванной определить, подвергся, ли данный индивидуум гипнозу.

Ольховатский сел. Со всех сторон к нему потянулись щупальца-датчики разного калибра. Ему почему-то вспомнился чудовищный спрут из "Тружеников моря" - он недавно перечитывал роман Виктора Гюго. Сходство показалось настолько живым, что он невольно поморщился.

- Зря, зря дуешься, голуба душа, - покачал головой Дмитрий Анатольевич, уловивший гримасу. - Обижаться не надо. Не надо, голуба.

- Я не обижаюсь.

- Капитан отвечает за все, понимать нужно.

- Да гипноз-то при чем?

- А гипноз, доложу тебе, голуба душа Володя, штука препаскудная. С помощью гипноза, то есть стороннего воздействия на волю и психику человека, можно заставить его сделать против воли многое, очень многое...

- Допустим, можно заставить, - согласился Ольховатский, без всякого удовольствия наблюдая, как Дмитрий Анатольевич набирает в шприц какую-то розовую жидкость. - Допустим, против волн человека. Но ведь я же запомнил бы все, что делал в состоянии гипноза?..

- Ошибаешься, голуба, - покачал головой Логвиненко. - В том-то и закавычка, что сознание загипнотизированного на это время полностью отключается!

- Так я бы потом вспомнил, что делал. После окончания действия гипноза!

- И опять пальцем в небо, голуба, - меланхолически произнес Дмитрий Анатольевич и закатал рукав куртки энергетика. - Гипнотизер при желании может стереть из твоей памяти все, что ты делал в состоянии гипноза.

- Это как?

- А с помощью простой команды, голуба: "Когда вы проснетесь, то забудете все, что делали!" Усваиваешь?

- Гм... когда проснетесь! Но, черт возьми, до гипноза-то я ведь должен был увидеть его, мерзавца, который меня загипнотизировал? - взорвался Ольховатский. - До гипноза я же был в нормальном состоянии, правда?..

- Правда.

- Почему ж я его не запомнил?

- Спроси у меня что-нибудь полегче, Володя, - попросил Дмитрий Анатольевич.

- Я-то думал, медицина всесильна.

Безвозвратно канули в прошлое беспечные деньки, когда жизнь на корабле текла спокойно, словно равнинная река, которая движется медлительно, отражая в себе весь окрестный мир и словно боясь не то что расплескать всколыхнуть его.

Каждый день теперь люди ждали подвоха.

Во всех бедах - впрочем, пока не очень большого калибра, - которые случались на "Каравелле", начала прощупываться одна закономерность, которую первым угадал капитан: все эти несчастья, словно деревья в бурю, склонялись в одну сторону, и этой стороной был штурманский отсек корабля.

Особняком стоял случай в оранжерее, с которого, собственно, все и началось. Но это было то исключение, которое подтверждает общее правило. Кстати, в оранжерейном отсеке после того памятного случая, когда Либун обнаружил срезанный дуб, а Тобор - березу, больше никаких неприятностей не происходило.

Что же касается штурманского отсека, то на него неприятности посыпались как из рога изобилия. Захворал Валя, и серьезно, недомогали его сотрудники. То и дело разлаживалась следящая система, до сих пор в течение многих лет работавшая безупречно, и каждый раз приходилось "приводить ее в чувство", по выражению Георгия Георгиевича.

А в один прекрасный день выяснилось, что на координатной сетке двойная звезда беты Лиры - цель полета - смещена. Это обстоятельство обнаружил дотошный Тобор. Не сделай он этого - и очередной сеанс коррекции курса увел бы "Каравеллу" далеко в сторону.

Что или кто повинен в этом смещении? Причин можно было надумать немало, но когда много причин - это значит, что нет ни одной достоверной.

Штурманский отсек по приказу капитана был взят под усиленный контроль, и отныне вездесущего Тобора можно было встретить там чаще, чем в любой другой точке "Каравеллы".

Постоянными беспорядками в штурманском отсеке, конечно, больше всех был расстроен старший штурман Орленко. Но держался он стойко.

Между тем жизнь на корабле шла своим чередом.

Осень - грибная пора, и Ольховатский вздумал как-то в воскресенье пойти по грибы. Оранжерейный был пустынен. Холодно в нем показалось, промозгло. Сентябрь хозяйничал вовсю. Тропические и субтропические растения, заботливо укутанные невидимыми защитными полями, были погружены в спячку.

С грибами ему не повезло. Для "грибной охоты" нужны терпение и сноровка, а он был начисто лишен этих качеств.

На "Каравелле" наступал вечер. Начинали светиться стенные изогнутые поверхности, глуше и тише шумели озонаторы. Неведомо где возникавшая музыка струилась волнами, то усиливаясь, то пропадая. За все годы полета он так и не удосужился спросить кибернетика Марата, где вмонтированы звуковые источники.

Музыка всякий раз была другая. Сколько помнил Владимир, она никогда не повторялась. Игуальдо как-то раз всерьез уверял его, что музыка на корабле родится "из ничего": она, мол, вызывается настроением человека, который в эту минуту пересекает коридорный отсек.

Всем, впрочем, давно было известно, что Ранчес - человек, любящий мистифицировать. Его хлебом не корми, а дай разыграть кого-нибудь.

Ольховатский изготовился перепрыгнуть на ленту, ведущую к Вале, но его перехватил невесть откуда вынырнувший Либун.