Андрей Плеханов - Особо опасная особь

— Умник... Почему вы его не позовете? Он умер, да? Лина не выдержала, заплакала. Слезы выкатились из ее глаз горячими горошинами. Ей стало очень плохо, горше не бывает.

Умник. Где ее Умник?

— Мефодьсвятополкыч, — крикнул парень, — у нее тут пики пошли в бета-ритме, дисбаланс пошел, нужно загружать ее, а то вся работа насмарку полетит, программа еще не адаптировалась.

— Загружай, — сказал лысый. — Четыре кубика дормидина.

— Четыре? Ей и двух хватит — по массе.

— Двух не хватит, девушка у нас переделанная. Давай четыре.

Манжет на предплечье издал негромкий хлопок, в вену вошла инъекция снотворного, голова Лины медленно опустилась подбородком на грудь.

Лина заснула.

Свадьба гуляла вовсю. Гости, числом более сотни, не уместились в трактире, и столы накрыли во дворе. Здесь же, чуть поодаль, жарилась на решетках свинина, жарились колбаски и шпикачки, жарился даже сыр — ароматный дым поднимался в голубое небо, раздувался ветром, щекотал ноздри. Два повара-близнеца едва успевали бегать вдоль ряда жаровен — оба толстые, монументальные, в белых колпаках и синих фартуках, с огромными руками, поросшими рыжим волосом. Гости чокались глиняными кружками, пивная пена шлепками падала на столы. Столы ломились от блюд — суп-гуляш, остро пахнущий чесноком, салаты, паштеты, рулеты, голубой карп, запеченный в соусе и украшенный веточками базилика, и картошка с маслом и укропом, и конечно, огромные куски мяса — истекающие жирным соком, янтарно-желтые, в коричневых полосках, выжженных грилем, и, само собой, пиво, пиво, пиво — прозрачное, пенистое, хмельное, лучшее в мире, сваренное прямо здесь, в деревне, в пивоварне на склоне старого холма. Скрипка и два аккордеона — вот и весь оркестр, но как они играли! Как дружно — в сто глоток — пели гости, как выпевали свадебный кант на незнакомом Лине языке, как улыбались в сто улыбок Лине и ее жениху — сто щербатых ртов с плохими зубами. “Горько, горько!!!” — поминутно, вскакивая с места и размахивая кружкой, кричал кто-нибудь из гостей; вначале Лина не знала, что это значит, но Иржи научил ее — если кричат “горько”, то нужно целоваться — взасос, насколько хватит дыхания. И Лина целовалась с Иржи — он, как и всегда, делал это классно, лучше всех, и губы Лины давно распухли, но она раз за разом вставала и целовалась cнова — что ж поделать, гостей нельзя обидеть.

Лина и Иржи сидели во главе самого большого, самого длинного стола. Лина в длинном платье из домотканого льна — белом, с красными лентами, нашитыми на груди и рукавах. Её роскошная коса с вплетенными цветами лежала на макушке толстым золотистым кренделем. Иржи — в забавном пиджачке, черном и кургузом, в шляпе-цилиндре, на шее — галстук-бабочка. По правую руку от Иржи сидел его отец, бодрый старичок по имени Вацлав. По левую руку от Лины — ее папа, Юзеф Горны — пьяненький, растрепанный, счастливый донельзя.

— Ну и что, дочка, что он чех? — прокричал в ухо Лине отец. — Мы, поляки, с чехами братья и сябры, forever and ever. Чехи и ляхи, да. Едина кровь! Твой Иржи, он ладный хлопчик. И кум мой новый, Вацлав, парень хоть куда... Ты не ошиблась, дочка, Хеленка моя милая. Хоть раз в жизни не ошиблась. Кум, дай чокнуться с тобой, сукин ты сын, пся крев! Горько! Горько!!!

Юзеф поднялся, уронив стул, и нетрезвой походкой направился к парню Вацлаву. Стариканы обнялись, основательно окатив друг друга пивом, едва не упали, удержались все же на ногах совместными героическими усилиями, и завопили в две глотки:

— Горько! Горько нам!!! Целуйтесь, новобрачные!

— Умник, я сейчас умру, — сказала Лина на ухо Иржи. — У меня губы уже, наверное, как две подушки, да?

— Хорошие у тебя губки, — ответил Иржи. — Не фантазируй, детка. Свадьба бывает раз в жизни... во всяком случае, я надеюсь, что в нашей с тобой жизни будет именно так. Поэтому отдувайся.

— Я тебя люблю, Умник, — шепнула Лина.

— Тем более отдувайся.

Они целовались недолго — полминуты, не больше, и Лина все полминуты думала о том, как это глупо — целоваться по заказу. Потом поклонились гостям и сели.

— Ты уже не брезгуешь мной? — спросила Лина.

— Нет, — Умник улыбнулся. — А ты что, не заметила? Вчера. И позавчера? По-моему, я был хорош. Сам собой горжусь.

— Ты хорош. Хорош... — Лина провела пальцами по узловатой кисти Иржи. — Только почему ты обманул меня? Почему вначале привез меня не в Чехию, а в жуткую примитивную Россию? Я так расстроилась...

— Так было нужно, — сурово сказал Иржи. — Не забывай, что я шпион, спецагент, сотрудник Всемирного антигенетического чешского комитета имени Яна Жижки. Я всегда на боевом посту!

Словно в подтверждение этих слов за оградой двора раздались крики, затрещали выстрелы, тяжело бухнули взрывы — сотрясли землю, уронили на столы кружки, залили пивом колени гостей. Завопили мужчины, разом заплакали беременные женщины. Створки ворот слетели с петель, широченный американский джип с пулеметом на крыше неспешно вкатился во двор, дверцы его распахнулись. Из джипа выпрыгнули трое — квадратный блондинистый янки, негр, черный как головешка, и латинос с набриолиненными волосами. Все трое — в зеркальных очках и синих пиджаках с желтыми блестящими пуговицами.

— Спокойно, европейские ублюдки, — вальяжно произнес негр. — У вас есть право лгать на каждом шагу, нарушать законы и ненавидеть Америку — колыбель человеческой цивилизации. Есть право не знать об обратной стороне зеркала, право думать, что вы в этом мире что-то собой представляете. И еще: у вас есть право умереть, и отправиться в ад, и увидеть вашего большого босса, Дьявола, и поцеловать его под хвост, и гореть в этом аду до самого Страшного суда. Аминь.

Трое джиннов разом выхватили из-под пол пиджаков огромные никелированные автоматы и начали стрелять.

— Спокойно! — крикнул Умник Иржи. — Я всех спасу! Для сотрудников Всемирного антигенетического чешского комитета имени Яна Жижки не существует препятствий!

Он вскочил на стол, сдернул с головы цилиндр, обнажив сияющий металлом купол. В черепе открылись квадратные окошки, числом не менее десяти, из каждого высунулся вороненый ствол.

— Смерть агентам службы генетической безопасности Соединенных Штатов Америки! — воскликнул Иржи. — Да здравствует свободная любовь, не извращенная биологическими присадками!

И открыл пальбу из всех стволов.

— Лина, Лина... Кто-то тряс ее за плечо.

— А, что? — Лина резко села в кровати, заморгала, потерла пальцами веки. — Что такое?

— Как вы себя чувствуете? — спросил Иконников.

— Я?

— Да, вы.

— Не знаю... Хорошо, кажется. Я все еще в России?

— Да, конечно. А где бы вы хотели быть? В Америке?

— Нет, только не в Америке, — Лина тряхнула головой, разгоняя остатки сна. — В Чехии, вот где я хочу быть. Вы когда-нибудь были в Чехии, Мефодий Святоплуто... Святопалко...