Александр Мирер - Дождь в лицо

-- Или убить Клуб и анатомировать, -- пробормотал Андрей и оглянулся, как будто Клуб мог его понять. -- Так и это ничего не даст...

Андрей включил кинокамеру. Горбатый никелированный пистолет зажужжал на штативе -- очередями с минутными интервалами. Приходилось смотреть, чтобы муравьи не царапали объектив, -- челюсти у них слишком крепкие. Он поднял контейнер угрожающим жестом. "Ничего себе, первый жест взаимопонимания", -подумал Андрей.

Алена тоже поставила штатив и нацелила фотия. Она взяла в визир верхний край Клуба -- акустическую ультразвуковую группу, но вспомнила и перевела аппарат направо вниз. Месяц назад они уловили усиленное движение во время эволюций летающих дисков, и с тех пор снимали это место ежедневно. Каждый раз, когда в поле зрения разрывалась мантия, она нажимала спуск, и взвизгивала про себя -- так сонно и мудро шевелились под мантией длинноусые муравьи с гладкими выпуклыми спинками. В центре кадра был здоровенный узловой муравей, толстобрюхий, совершенно неподвижный. На нем одновременно помещались штук пять неистовых рабочих.

-- Кадр, -- сказала Аленка. Рабочий сунул в челюсти толстобрюхому какой-то лакомый кусочек. Кадр, еще один, еще... Ей показалось, что могучая антенна, мелькнувшая в пяти примерно сантиметрах от толстобрюхого -- его антенна. Так же как Андрей, она подумала, что здесь все спорно и зыбко, что они не знают даже, куда тянутся антенны под неподвижными ножками. Все скрыто... Кадр -- это был шикарный снимок -- толстый барин отогнул брюшко, на нем мелькнуло белое-белое яичко, и хлоп! -- все закрылось, как шторный затвор аппарата. Нечего было и мечтать -- проследить путь рабочего с этим яичком.

Глядя в визир правым глазом, левым она увидела Андрея -- он воткнул в землю плакатик на стержне, открыл плоскую баночку. Мед с сахаром. Это был ежедневный трюк -- Андрей втыкал значок, ставил баночку и засекал время, и диск педантично делал круг над значком, и все. Муравьи не трогали мед, хотя на дорожках в стороне от Клуба они подбирали с земли все -- хоть пуд вылей. Самое было смешное, что мед все-таки исчезал: его съедали случайные муравьи, неспособные почему-то принимать команду от дисков. Это было проверено -рабочие с одной обстриженной антенной сейчас же кидались к чашке, и теперь Андрей собирал с меда отдельную коллекцию уродов, не слышащих команды.

-- Поняли, дурни? -- сказала Аленка. -- Нас не перехитришь. Воздержание -- не всегда благо.

Андрей помахал ей и поднял на штатив комбайн. Аленка подключила кабель от комбайна к кинокамере. Началась синхронная запись ультразвука со съемкой акустической зоны и дисков.

В тот самый момент, когда кинокамера нацелилась на круглые выступы акустической зоны, муравьи мантии кинулись в стороны, и поверхность Клуба очистилась довольно большим пятном. Аппарат застрекотал как бешеный -- Алена водила по пятну телеобъективом, стараясь работать строчками, как телевизионная развертка, а пленки было мало, как всегда в таких случаях.

В середине пятна началось движение. Между мозговыми муравьями протискивались небольшие рабочие -- не больше сантиметра в длину, и суетливо стекались к центру пятну, карабкались друг на друга, собирались в трубку, и она росла на глазах, тянулась к ним, темнела в середине...

Прошло две минуты -- Андрей бормотал в магнитофон, не отрываясь от кинокамеры, Алена меняла катушку. Трубка перестала наращиваться -- странное образование, не слишком правильной формы, сантиметров пять в диаметре, около десяти в длину. С фронта было трудно оценить длину.

-- Волновод, -- убежденно сказал Андрей. -- Смотри, какие они светленькие. Юнцы. Сегодня раскуклились, держу пари.

... Колокол грянул, разрывая череп и сердце, и все стало фиолетовым, и сразу тяжко ударило в спину и затылок. Копошась в земле, она разрывала землю острой головой, извиваясь всем телом, проталкиваясь сквозь землю кольчатым телом. В землю, пока бешеный свет тебя не ожег, вниз, вниз, вниз...

... Свет ударил в глаза. Она лежала на земле, глядя в фиолетовое небо. Андрей снял с ее груди штатив, обрызгал маску аэрозолью и поднял стекло. Алена села.

-- Как червь. Они превратили меня в червя. В дождевого червя:

-- Ничего, маленькая, ничего, -- бормотал Андрей. -- Ну все и прошло, они больше не посмеют, ничего...

Ее вырвало. Потом она заплакала, и все отошло, как отходит дурной сон после первых минут пробуждения.

-- Как ты... это перенес?

-- Да что там... -- сказал Андрей. -- Не знаю. Ничего, в общем. Голова так закружилась, и все.

-- Ничего себе, -- сказала Аленка.

-- Да чего там... -- Андрей придерживал ее двумя руками, как вазу. -Индивидуальное воздействие...

Он бормотал что-то еще, вглядываясь в нее перепуганными глазами.

-- Ничего, -- сказала Аленка. -- Все прошло. Я себя лучше чувствую, чем утром. Что у тебя в руке?

-- Изотопчик. -- Андрей показал ей свинцовую трубку с пластмассовой рукояткой -- кобальтовый излучатель. -- Я вчера еще брал с собой -- кое-что проверить.

-- Ну и что?

-- Когда ты упала, я сбил крышку, и резанул по акустике, один раз. Ты сразу перестала корчиться, я резанул еще раз, и трубка разбежалась.

-- Так им и надо,-- сказала Аленка.

... В лодке они сразу потащили с себя комбинезоны. Не было сил терпеть на теле мокрую толстую ткань, Андрей дышал с тяжким присвистом. Вымыть бы его в ванне, с хвоей. Но где там -- ванна... Лучше об этом и не думать...

Она посмотрела вдоль берега. Воздушные корни переплетались диковинным узором, -- как на японских гравюрах. Под самым берегом дважды ударила рыба, побежали по воде, пересекаясь, полукруглые волны. "Это было уже, -- подумала Аленка. -- Гравюра, черные корни и два звонких удара". И еще она вспомнила, как в самый первый выезд, когда вертолет еще стоял посреди поляны, она почувствовала, что много-много раз увидит эти корни, и берег, и поляну.

Андрей протянул ей тяжелую фляжку, обшитую солдатским сукном. Чай был холодный и свежий на вкус, потому что фляжка все утро стояла на солнце; Аленка сидела, опираясь на борт, и пила маленькими глотками. Уплыть, и больше никогда не видеть --ни Клуба, ни берега, ничего. Лежать в домашних брюках на ковре и читать. Какую-нибудь дрянь, Луи Буссенара, или "Маленькую хозяйку большого дома". Она знала, что это пройдет, но ближайшие два дня им не стоит ходить в муравейник. Она не могла бы вспомнить, что с ней было, когда она корчилась там, перед Клубом. Даже если бы захотела. Все это было где-то внизу, под человеческим, и сейчас она была сухая и шершавая, как сукно, и чудное дело, все это подействовало на Андрея больше, чем на нее.

Он и торжествовать не в состоянии. День торжества. "Сегодня -- день победы и вчера был день победы, -- подумала Аленка. -- Но тебе не до побед". Андрей сидел, опустив распухшие руки.