Мартин Гринберг - Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

Обнаженные, недоступные взгляду смертных, мы с Афродитой бродили, взявшись за руки, вдоль линии прибоя белопенного моря, и она нашептывала мне о тех местах, куда мы можем отправиться, о тех радостях, которые можем испытать.

— Тадж Махал, — говорила она. — И летний дворец в Удайпуре. Персеполис и Исфахан весной. Баальбек. Париж, разумеется. Каркассонна. Водопад Игуасу и Голубая мечеть, фонтаны Голубого Нила. Мы будем заниматься любовью на вилле Тиберия на Капри… и между лапами Сфинкса… и в снегах на вершине Эвереста…

— Да, — говорил я. — Да. Йес. Йес. Йес. Йес.

Но в голове у меня была все та же мысль: Зевс. Зевс. Зевс. Зевс.

Мы путешествуем с Афродитой по миру, любуемся его красотами, их не счесть; так она отвлекает меня от моей истинной цели. Но это лишь временно. Путешествовать в компании с Афродитой так здорово, что я пока позволяю отвлекать себя.

Но я всегда помню о своей задаче. И это мое предостережение миру.

Я — существо, не знающее усталости, могучая сокрушительная сила. Таким я был создан. Пока я не встретил своего соперника. Но Зевс где-то есть. Я это знаю. Он носит маску. Он выдает себя за смертного либо потому, что это его забавляет, либо потому, что у него нет другого выбора, ибо в мире есть что-то, чего он боится, что-то, от чего ему приходится прятаться, некий бог, более могущественный, чем он, как Зевс был могущественнее Крона, а Крон — могущественнее Урана.

Но я найду его. И когда найду, я сброшу это тело и приму свою собственную форму. Я стану ростом с гору, и вы увидите мою сотню голов, и огонь моих глаз будет пылать и разить. И мы с Зевсом вновь сойдемся в смертельной схватке, и на этот раз я его одолею.

Это неизбежно.

Я вам обещаю. О, мелкие твари, я предостерегаю вас. Это случится рано или поздно.

И тогда вы задрожите. Мне жаль, что это произойдет. Тот разум, который был вложен в присвоенное мной тело, научил меня, что такое сострадание; поэтому я сожалею о разрушениях, которые я нашлю на ваши селения, ибо избежать этого будет невозможно, когда мы с Зевсом сойдемся в поединке. Примите заранее мои самые искренние извинения. Можете протестовать изо всех сил. Для меня нет другого пути.

Зевс? Это Тифой Титан зовет тебя!

Зевс, где ты?

Он написал много незабываемо чудесных произведений научной фантастики, но то же самое сделали и мои покойные (и до сих оплакиваемые) друзья X, Y и Z, однако их кончина не произвела на меня такого эффекта, как уход Роджера. С одной стороны, это произошло слишком рано. Пятьдесят восемь — неподходящий возраст для смерти, особенно если вы столь молоды, энергичны и преисполнены жизни и творческой энергии, как Роджер. Но я оплакиваю его также и потому, что он был милым и любящим человеком. Я был знаком с ним почти тридцать лет и надеялся, что наше знакомство продлится еще лет тридцать, а теперь этого не будет. За все эти тридцать лет я ни разу не слышал от него недоброго слова в чей-либо адрес. (Не слышал я ни разу и недоброго слова в его адрес.) То был человек в высшей степени терпимый, наделенный высоким чувством юмора и доброжелательностью, в чем я убедился, когда не склонный к пунктуальности Роберт Сильверберг два раза подряд на целый час опаздывал на обед с Роджером, каждый раз приводя какие-то глупейшие оправдания. Быть знакомым с Роджером было счастьем во всех отношениях.

Я буду очень скучать об авторе «Розы для Экклезиаста», «…И зовите меня Конрадом» и всех остальных его замечательных историй. Нам не суждено узнать, какие чудеса изобретательности готовы были появиться из его плодотворного мозга. Но больше всего мне будет не хватать моего друга Роджера. Если вы живете достаточно долго, вам суждено пережить многих друзей, и через некоторое время вы уже начинаете ожидать новой потери, хотя привыкнуть к их частоте и неизбежности невозможно. А эту потерю особенно тяжело пережить.

Герта нетерпеливо натянула капюшон, который беснующийся ветер пытался сдернуть у нее с головы. Бороться с ним было все равно, что протискивать свое тело, каким бы выносливым оно ни было, сквозь стену. В сумерках проснулись тени, на которые никому не хочется смотреть, разве что краешком глаза. Перехватив поудобнее свой знахарский мешок, Герта постаралась вызвать в памяти мысль об огне своего камина, дымящемся горшке с похлебкой и поджидавшей ее кружке травяного напитка, восстанавливающего силы.

Ветер продолжал завывать, и Герта улыбнулась внутри своего капюшона. Пусть Тьма идет своим путем, этим вечером ей не поймать в свои тенета ни одного новорожденного. У Густавы, жены лесоруба, уже родился мальчик, он сейчас в безопасности у ее груди, сильный, здоровый мальчик.

Внезапно она ослабила свою борьбу с ветром и даже немного сдвинула капюшон, чтобы лучше слышать. Нет, ей не показалось, это и впрямь был крик, а в нем боль и страх.

На ближайшем поле стояло ветхое сооружение, которое Ранфер когда-то кое-как сладил для того, чтобы укрывать овец от непогоды, но нынче ночью все стада были надежно укрыты в своих загонах. Она не могла ошибиться — то был крик одинокого человека, полный отчаяния, не оставлявшего места надежде на помощь.

Герта подобрала свои толстые юбки и, подбросив повыше свой мешок, с трудом протиснулась через прореху в полусгнившей ограде. Она позволила себе тяжело вздохнуть. Здесь пахло болью, а она была знахаркой, и не было для нее другого пути.

Герта оторвала от плаща вцепившуюся в него колючку и побежала к концу навеса. Где и остановилась как вкопанная, ее изумленный выдох вырвался белым морозным облачком.

На остатках гниющей соломы распростерлась какая-то фигура. Огромные зеленые глаза, все еще таившие в себе золотые искры, в упор смотрели на Герту. Тело, извивавшееся от невыносимой боли, было… покрыто мехом. И все же по очертаниям оно несомненно принадлежало женщине.

Герта скинула плащ и набросила его на дырявую стену, чтобы защитить лежавшую от ветра. Свет дня угасал, а у нее не было даже сальной свечки. Тем не менее Герта прожила уже достаточно лет, чтобы безошибочно определить, что перед ней лежало существо из легенд, живое и даже собиравшееся рожать.

Когда Герта опустилась на колени подле корчащегося тела, между бледными губами роженицы появились белые клыки.

— Я помогу, — сказала знахарка. Она уже развязывала свой мешок. Но у нее не было огня, чтобы согреть хотя бы малую толику воды, а половина ее навыков, добытых с таким трудом, была связана именно с водой.

Она сбросила манто и принялась трясти микстуру, согревая ее в ладонях. Существо между тем высунуло бледный язык и стало вылизываться.