Мартин Гринберг - Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

Я уже прекрасно понимал, что не встречу здесь никого из прежнего пантеона в этом городе. Ни одно божество в здравом рассудке не провело бы здесь и десяти минут. Но Афины — это город богини Афины, а Афина — богиня мудрости и познания, и я надеялся, что где-нибудь в ее городе я сумею разузнать, как и почему весь ассортимент божеств Греции совершил скачок от всемогущества к мифологии и где я все же смогу разыскать их (или хотя бы одного, которого ищу).

Я ходил по кошмарным улицам. Пыль, песок и беспорядочное нагромождение бетона повсюду, ржавеющие металлические балки торчат по сторонам дороги безо всякой видимой причины. Движение беспорядочное и безумное; какая ошибка — отказаться от повозок, влекомых быками. Дешевые грязные лавки. Худые длинноногие кошки шипели на меня. Они знали, кто я такой. Я шипел им в ответ. Мы хотя бы понимали друг друга.

Посередине всего этого хаоса на вершине холма — несколько разрушенных мраморных храмов. Акрополь, вот что это за холм, самое высокое и самое священное место в городе. Храмы недурны, насколько это слово применимо к постройкам смертных, но в ужасном состоянии, повсюду валяются куски рухнувших колонн, кариатиды, изуродованные до неузнаваемости загрязненным воздухом. Почему вы, люди, так плохо храните свои же лучшие творения.

Я взошел на холм, чтобы осмотреться, надеясь встретить здесь какого-нибудь замаскированного бога или полубога, приехавшего навестить родные места. Я остановился возле одного полуразрушенного храма, называемого Парфеноном, и послушал маленького человечка с большими очками, который рассказывал группе людей, очень похожих на него, о том, как это здание выглядело, когда было новым и Афина еще пребывала в городе. Он говорил на языке, которого вместившее меня тело не понимало вовсе, но я произвел кое-какие манипуляции и понял речь коротышки. Зачем вам столько языков, смертные? Мы все говорили на одном языке, и нам его хватало; но мы, конечно, были всего лишь боги.

Когда он закончил лекцию о Парфеноне, другой гид сказал: «А теперь мы посетим святилище Зевса. Сюда, пожалуйста».

Святилище Зевса располагалось сразу за Парфеноном, но от него очень мало что осталось. Гид завел волынку насчет Зевса, отца богов, при этом шесть фактов из каждых пяти были неверными.

«Позвольте мне рассказать кое-что о Зевсе, — хотел было сказать я, но передумал. — Как он передергивал в карты, например. И как он не мог не щипать молоденьких девиц. Или, может, как вопил и хныкал, когда, во время нашего первого поединка я обвил его кольцами своих змей и, уложив на землю, перерезал ему сухожилия на руках и ногах, чтобы утихомирить его, а потом запер в пещере на Сицилии».

Но все это я оставил при себе. Не похоже было, чтобы эти люди желали услышать какие-то комментарии от незнакомца. Да и потом, если бы я начал рассказывать им эту историю, мне пришлось бы объяснить, как этот несчастный пройдоха Гермес пробрался в пещеру, когда я отвернулся, и вытащил оттуда Зевса… а когда Зевс сумел вновь встать на ноги, он пришел ко мне и запустил в меня таким зарядом молний, что я наполовину покрылся хрустящей корочкой и был вынужден провести последующую эпоху в качестве жалкого заключенного под этой громадиной Этной.

Обескураживающее место, этот Акрополь.

В угнетенном состоянии духа я спустился на Плаку, расположенную по соседству, чтобы перекусить. Человеческие тела нуждаются все в новой и новой подпитке, и так целый день. Рыба-меч на вертеле с луком и помидорами; еще рецина; фрукты и сыр. Ладно. Это неплохо. Затем в Национальный музей, двухчасовая прогулка, струйки пота, пыль. Посмотрел на разбитые статуи и купил путеводитель, рассказавший мне кое-что о богах, которых эти статуи изображали. Ни одна из них не имела ничего общего с оригиналом. Неужели они серьезно полагают, что этот бурый мужик с бородой — Посейдон? А эта тетка с жестянкой на голове — Афина? Или этот борец — Зевс? Не смешите меня. Пожалуйста. Мой смех разрушает города.

В музее вообще не было изображений Титанов. Только Зевс, Аполлон, Афродита, Посейдон и остальные, команда юниоров, снова и снова. Можно подумать, исторические хроники совсем не обратили на нас внимания.

Меня это задело. Я покинул музей в чертовски кислом настроении.

В городе еще был храм Зевса Олимпийского, сообщал путеводитель, где-то в пределах видимости Акрополя. Я все еще продолжал надеяться, что найду хоть что-то, указывающее на настоящее место пребывания Зевса, в одном из мест, которые когда-то были для него священны. Какой-то намек, еле уловимое дуновение божественного присутствия.

Но храм Зевса Олимпийского представлял собой не более чем набор разрушенных колонн, и единственное, чем на меня повеяло, — смертью и тленом. А между тем уже темнело, и тело, в котором я обитал, вновь просило есть. Назад на Плаку; мясо на гриле, вино, сладкий пудинг.

Когда я, подкрепившись, бесцельно слонялся по узким улицам, ведущим в новую часть города, из узкого проулка донесся слабый голос, кричавший на родном языке моего позаимствованного тела: «Помогите! О, пожалуйста, помогите!»

Меня привели в этот мир не за тем, чтобы я кому-то помогал. Но тело, которое скопировал с целью беспрепятственного передвижения по современной Греции, очевидно, было телом доброго и ответственного человека, ибо рефлексы взяли верх, и я оказался в проулке с явным намерением оказать помощь столь жалобно кричавшему человеку.

В глубокой тени я увидел женщину, как я понял, лежащую на земле в чем-то, напоминавшем лужу крови. Приблизившись, я опустился на колени, и она принялась что-то бессвязно бормотать о том, как на нее напали и ограбили.

— Вы можете сесть? — спросил я, просовывая руку ей под спину. — Так мне будет легче нести вас, если вы…

И тут пара рук схватила меня за плечи, отнюдь не ласково, и что-то острое уперлось мне в спину. Якобы окровавленная и избитая женщина ловко увернулась от моих объятий, оказавшись целой и невредимой, и отбежала в сторону, а хмурый хриплый голос тихо прошипел мне в левое ухо: «Отдай часы и бумажник и останешься жив».

На секунду я растерялся. Я еще не совсем освоился в человеческом обществе, и мне часто приходилось забираться в закрома памяти моего тела, чтобы выяснить, что происходит.

Я, однако, быстро пришел к понимаю того, что в вашем мире существует такая вещь, как преступление, и что одно из подобных деяний пытаются применить по отношению ко мне. Женщина в проулке была приманкой; я — добычей; двое сообщников попросту прятались в тени.

Полагаю, мне следовало безропотно отдать им часы и бумажник и дать спокойно уйти. Что для меня значили какие-то часы? Я мог создать тысячу таких бумажников, как тот, что покоился в моем кармане, да и его я тоже создал, в конце концов. Что касается вреда, то что они могли сделать мне своим маленьким ножичком? Меня не убили даже молнии Зевса. Возможно, мне следовало среагировать на их жалкую попытку ограбить меня с божественной невозмутимостью.