Коллектив авторов - Полдень, XXI век (июль 2012)

А потом девицы поскидывали куртки, и старик оказался зажат хороводом грудей. В сознании отпечатались строчки утерянного стихотворения. Поэт вспомнил его. Под крылом заныло, и он опять будто стал задыхаться.

Толпа ахнула. Кто-то возмущенно отпрянул, но еще больше людей приближалось, чтобы поглазеть на удивительное зрелище. Подсадные в толпе улюлюкали. Десятка полтора ниоткуда взявшихся лотков продавали напитки и сладости.

Музыка стала громче. Под песни поэта Охлопкова девушки раздевались, ползали по сцене, трясли грудями и раздвигали ноги. В глазах Ильи Борисовича померкло, а потом темноту прорезал свет, в котором проступило видение.

…В белом зале в белых одеждах херувима человек с невыразительным лицом, сверкая каплями глицериновых слез, объявляет о возвращении народу утерянного наследия поэта Охлопкова, скоропостижно скончавшегося в день собственного триумфа…

– Нет! – попытался закричать, выдавить из себя Илья Борисович. – Нет! – Но воздуха не хватало. Губы шевелились, но глотка, легкие не слушались: ни звука не раздалось.

Поэт был мертв.

Снова дрожь. Это уже четвёртый раз – верный признак того, что дом просыпается. Посмотреть на хронометр – так… интервал между волнами двенадцать минут, если всё правильно рассчитал, пробуждение начнётся ровно через два «приступа».

Отсюда, с бетонного бортика старой девятиэтажки, виден почти весь район, хотя теперь-то и видеть нечего – сплошные руины, на месте многих домов даже фундамента не осталось, только горы щебёнки с короной перекрученной арматуры. Тоска. Хотя почти всегда пробуждение – это феерично, это захватывающе, незабываемо и наверняка печально – из тысячи домов выживает только один. Мы проверяли, когда ещё было интересно. Сейчас уже нет.

Сейчас многое неинтересно. Боже! Как быстро можно привыкнуть к… да ко всему. Все-таки, самое здоровое чувство юмора у жизни и у времени, человек уступает им по всем параметрам, хотя, если вдуматься, и в нас есть что-то похожее, но вот цинизма поменьше. В разы, да чего уж там, в сотни раз. У жизни шутки злее и… короче, что ли… (Что-то я запинаться стал, адреналин, спокойнее.) Теперь почти ничто не удивляет. Пугает – это да, настораживает, но чтобы удивляло… Даже представить сложно. Хотя есть вещи, к которым привыкнуть невозможно, но сейчас не об этом.

Не об этом мы думали ещё полгода назад, не о дрожи и не о крови, и не о том, кто мы друг другу – волки или братья? Мысли были самыми обычными, приземлёнными даже, о куске хлеба насущного были мысли, а теперь вот мудрость житейская так и прёт через все щели. Царь Соломон, Чапаев и пустота были правы – всё пройдёт, главное – чтобы не мимо… и лучше через нас, чем по нам. Смешно.

Смешно не то, что с нами произошло. Ведь если вдуматься, проникнуться всем этим сложившимся – плакать захочется. Смешна наша мудрость, заработанная за триста шестьдесят три дня. Я считал, меня всегда интересовало, как скоро мы дойдём до тупика. Дошли. Теперь можно оглядываться назад, потому что вперёд смотреть неинтересно. Могло ли быть по-другому?

По-другому… А это как?

Снова волна дрожи. Надо же, как сильно. Сильный дом, может быть, даже выживет. И это тоже будет красиво. Посмотреть на хронометр – двенадцать, норма. Настя всегда говорила, что дома пробуждаются по чётко заданной схеме, без вариантов. Я ей верил, наверное, потому, что любил и уважал, хотя как можно и любить и уважать одновременно – не понимаю, это из разряда горячечных фантазий. А у меня так было… Наверное, потому, что уважать начал раньше, чем любить, а может, и не было любви, только страсть, уж больно судорожно всё между нами вспыхнуло. Но ходить она меня научила, хотя сама ходила всего месяца три. Но это немного по старым меркам, у нового мира и законы новые, и время течёт по-другому. Так вот, она говорила, что дома всегда чётко подчинены процессу пробуждения и иначе не бывает.

– Запомни, – говорила она, – двенадцать минут, шесть волн – это аксиома нашего мира, всё, что по-другому– враньё.

Погибла она быстро, когда штурмовала Жёлтый. Из нас никто не решился, а она пошла. Я потом много раз думал – почему, даже прикидывал – не из-за меняли… По всему получалось, что из-за меня, а может, и нет. С ней всегда было так – не поймешь, как ни старайся. Любить можно, а понимать не получалось.

Жёлтый развалился на восьмой минуте предпоследней волны…

Сначала разрушились аксиомы старого мира, потом нового. Так всегда бывает. Что касается меня, то я давно определил лишь одно нерушимое правило: «Нерушимых правил нет». Вот и всё. Вот так просто. И как хочешь с этим, так и живи.

…И давай жить другим. Вот это сложно, вот это уже головоломка.

Вы когда-нибудь видели, как просыпается галстук? Обычный, матерчатый, красный или серый, или в полоску Да причём здесь цвет? Окраска не важна. Важно то, что неизвестно, чего от него можно ожидать. Еще тогда, почти год назад, когда мы были глупыми и уверенными, мне приходилось видеть… Ничего особенного, наверняка тут ничего не скажешь, может, просто развяжется узел, и кусочек тряпочки, враз обретя нереальную пластичность, соскользнёт по плечу и исчезнет, извиваясь. А может, и так бывало довольно часто – отвердевшая до стальной твёрдости ткань сжимается всего на сантиметр, а затем вы наблюдаете, как бурый, стремительно теряющий сходство с мужским аксессуаром червяк жадно впитывает кровь, разбухая, как пиявка.

Сначала жутко, потом норма, и от этого ещё страшнее…

Мы много видели, нас было много – целое человечество, мы много смотрели, много удивлялись и так мало делали. Мы мало понимали. Непонимание – это чёрная дыра разума. Большинство из нас даже не опомнилось, когда их засасывало в эту самую дыру. В моём человечестве осталось шестеро – Славка Банкин, Юра Кулешов, Анюта Ким, Вентилятор с Алёнкой – два сапога пара, неразлучные, как горшок с землёй, и ещё Лидка Пиманова…

Пиманова…

Я говорил, что самое поганое в мире – это не твёрдое небо и не земля, превратившаяся в сплошную голодную пасть? Самое поганое в этом мире – когда ты видишь любовь в глазах нелюбимой женщины. Говорил, наверное…

Наверное, вёл себя неправильно, хотя как поймёшь в нынешние дни, что правильно, а что нет. После смерти Насти я вообще мало с кем общался, ходил больше. Хотел совсем всё оставить. Не оставил. До сих пор думаю, что зря…

Зря-зря… Всё впустую. И Лидку спас я тоже впустую. Она глупая. Наверное, когда-то была ещё и самоуверенной. Теперь просто запуганная. Красивая и запуганная. А я, герой, шёл с ней и шкурой чувствовал, что делаю ошибку. И не остановился…