Дэрил Грегори - Пандемоний

— О'Коннел… — Мне едва удалось раскрыть рот. Она потерлась об меня и издала нечто среднее между всхлипом и вздохом. — О'Коннел…

Мариэтта не ответила и продолжала свои движения. Ее всхлипы вскоре перешли в хохот.

Я закричал сквозь стиснутые зубы и попытался высвободиться из железной хватки. Затем столкнул ее с себя, и Мариэтта упала на пол. От удара она вскрикнула, а я выбрался из постели и, прижавшись спиной к холодной двери, повернулся к ней лицом.

— Какого черта?! — заорала она.

— Кто ты? — спросил я.

Она посмотрела мне в лицо — впервые с того момента, как я проснулся. Правда, в тусклом свете я не смог различить ее глаз.

— Это я, Дэл, — произнесла Мариэтта наконец и попятились, пока не уткнулась спиной во вторую кровать. Там она села на пол, опустив подбородок на одно колено. — О'Коннел. Шован.

Это был ее обычный голос.

— Откуда мне знать? — упирался я.

— Ты уже знаешь.

Я нащупал выключатель. Мгновение, и лампочка вспыхнула. Мариэтта от неожиданности зажмурилась.

Я знал, когда имел дело с Шугом. И знал, что Дудочник в отеле лишь придуривался. Я понял, что всегда могу отличить тех, кто одержим, а кто нет, от художника в аэропорту до других одержимых людей, которых встречал за свою жизнь, включая ВАЛИСа. О'Коннел точно не была демоном.

Я облегченно вздохнул и опустился на пол. Заскорузлый палас захрустел под моей задницей.

— Извини, — произнес я и пригладил волосы. — Просто я подумал, что…

Мариэтта поднялась, подошла ко мне и присела — так, что ее лицо было вровень с моим. Затем протянула руку, и я подумал, что она хочет потрогать мою щеку. Однако Мариэтта лишь обняла собственное колено. Глаза ее буквально буравили меня.

— Я знаю, что ты подумал. Я сама не раз думала точно так же. Демон вселялся в меня как минимум четырнадцать раз, Дэл. Я просыпалась в больничной палате, сжимая лицо мертвой женщины, зная, что мои губы только что прикасались к ее губам, зная, что это я убила ее. Иногда я проваливалась в беспамятство на целую неделю. Промежуток между моим десятым и двенадцатым днем рождения состоит из сплошных дыр. Я поняла, что любой из нас может исчезнуть, вытесненный, изгнанный монстром.

— Теперь ты слишком стара для Ангелочка, — заметил я. — Так что тебе больше нечего ее бояться.

— Ее, может быть, и нет, но есть и другие. Я ведь сделалась экзорцистом. Ты не представляешь, скольким демонам я смотрела в лицо. Как только они вас заметят, как только ваше лицо примелькается, они тотчас дадут о себе знать. И тогда начинаешь понимать, что они могут завладеть тобой в любой момент, или тем, кто с тобой рядом. Так что приходится постоянно быть начеку. Начинаешь следить, не изменилось ли выражение лица, интонация голоса…

— Ну… ты вела себя немного непривычно, — пошутил я и рассмеялся. Однако поспешил прочистить горло, чтобы подавить смех. — Кажется, ты сама мне что-то там говорила про обет безбрачия.

О'Коннел молчала. Я поднял глаза, и тогда она тоже рассмеялась. Своим собственным смехом, легким и ироничным.

— Разве я утверждала, что я само совершенство?

Мы с ней встретились взглядами. Может, она пыталась вычислить, не следит ли кто за нами. Мариэтта смотрела на меня в упор, и выражение ее лица постепенно менялось.

И тогда я ощутил ее запах, терпкий, дурманящий.

Я прикоснулся к ее ноге, к бедру, затем проник ладонью в складки ее женских прелестей. Они были влажными.

Мне захотелось тотчас повалить ее на спину — но только не на этот омерзительный палас! Я поднялся и поставил ее на ноги.

Я снова был готов к подвигам. Это надо же, несмотря ни на что! Что ж, у тела свои собственные потребности.

Мариэтта потрогала мой член сквозь ткань шортов, провела вдоль него ногтем, и меня тотчас пронзила дрожь. Затем крепко сжала его и встала ближе ко мне, так что я прижался к ее бедру.

— Внутрь я тебя не пущу, — прошептала она горячими губами мне в ухо. — Так что довольствуйся тем, что дают.

— Ладно, — прошептал в ответ я. — Ты, главное, не торопись.

Канзас отличает простота арифметической задачки для шестого класса, он как упражнение по геометрии и масштабам. Я всю дорогу, пока мы с Мариэттой ехали, представлял себе, как это выглядит сверху: голубая точка нашего пикапа, которая ползет вдоль толстой черной линии, рассекая поделенное на клетки пространство голых полей, словно прочерченных на миллиметровке.

— Значит, вот он какой, Канзас.

Первые слова, которые О'Коннел сказала мне после того, как утром мы снова отправились в путь.

— Да, мы больше не в Миссури, — заметил я.

Намека моя спутница не поняла.

Я посмотрел на разложенную на коленях карту, затем снова на запыленное ветровое стекло, выискивая взглядом верстовой столб. Ну, ты даешь, Дэл, заделался навигатором, подумал я.

Как ни парадоксально, этот плоский как блин рельеф почему-то помог мне со всей ясностью осознать, что мы живем на вращающемся шарике. Хотя горизонт был плоский как подоконник, я ощущал, как поверхность планеты изгибается, теряясь из виду, а над ней голубым колоколом изгибается небо. Мы катили навстречу гигантской стене облаков — возможно, отделенных от нас несколькими сотнями миль.

Я положил руку на спинку сиденья и, прислонившись к О'Коннел, помассировал ей шею. Она не изменилась в лице, но через пару секунд отстранилась.

— Понял, — поспешил я убрать руку. — Вот что происходит. Прошлой ночью…

— Ночь прошла, — ограничилась она двумя словами.

Эх!

После того как мы с ней как бы трахнулись, она положила мне голову на грудь, и я погладил ладонью ее бритую голову. Я даже признался Мариэтте, что мне хотелось это сделать с той самой минуты, когда я впервые увидел ее. В ответ на мое признание О'Коннел притворно вздохнула:

— Всем хочется.

Мы уснули в обнимку, словно старые любовники. Правда, проснулся я один, с привкусом табака во рту. О'Коннел уже встала, оделась и упаковала вещи. За завтраком она не произнесла ни слова, только заказала еду и ответила на мои вопросы о том, куда мы едем дальше.

— Это все из-за твоего обета? — спросил я.

Может, Мариэтта на меня обиделась за то, что ввел ее в искушение? Впрочем, кто кого ввел. Она первая вскочила на меня, когда я спал. Впрочем, мне было так же известно, что стыд и раскаяние имеют с логикой мало общего.

— Не смеши меня, — ответила она и включила радио.

С того самого момента, как мы покинули Канзас-Сити, нам ничего не удавалось поймать на коротких волнах, кроме музыки в стиле кантри, христианских песнопений и — это надо же! — тяжелого рока семидесятых годов. В общем, Мариэтта снова переключилась на магнитофон — вставила в прорезь очередную из своих самопальных кассет: «Clash», «Nirvana», Джоан Баэз, Ледбелли и далее в том же духе. Ей бы наверняка понравились миксы моего брата.