Павел Амнуэль - Имя твоё...

Зажегся зеленый, и автобус быстро набрал скорость. Слева поднимались на холм коттеджи, виллы, замки и лачуги арабского города Умм-эль-Фахм, а справа окно по-прежнему было занавешено серой шторой, но за ней наверняка была вторая половина этого странного населенного пункта, где лачуги соседствовали с дворцами с такой непосредственностью, будто дополняли друг друга – похоже было, что дни свои эти люди проводили в нищете, но по ночам выходили из показушных трущоб и устраивали пиршества в замках – точнее, в пародиях на настоящие замки, где все было меньше в несколько раз, включая, разумеется, и затраченные хозяевами средства. Впрочем, кто знает, какие средства вкладывали феодалы средневековья, чтобы возвести на краю высокой скалы огромный равелин с круглыми башенками и бойницами, сквозь которые можно было видеть врага и даже выстрелить в него из аркебуза, но невозможно было встретиться с врагом лицом к лицу и в честной схватке помериться силами.

Алина сидела рядом со мной, левая ее рука вцепилась в подлокотник, а правая – в мой локоть. Алина смотрела по сторонам, и мне не понравился этот ничего не выражавший взгляд. Она была здесь, и ее здесь не было.

А где находился я сам?

Я ехал в Тель-Авив в рейсовом автобусе, и это было верно ровно настолько, насколько я мог утверждать, что лежавшая у меня под ногами дорожная сумка давила своей тяжестью на мою правую ногу. Но у меня создалось ощущение, что и автобус этот, и штора, из-за которой ничего не было видно, и арабский город Умм-эль-Фахм, оставленный позади, и Алина, сидевшая рядом со мной, хотя это было физически невозможно, – весь окружавший меня мир являлся проекцией, трехмерной копией, игрушкой, сложной, но запрограммированной, а на самом деле я находился совсем в другом месте, и рядом со мной была Алина, настоящая, живая и мудрая, а не муляж женщины, от которого даже естественного тепла не исходило и исходить не могло.

Я осторожно отцепил пальцы Алины от своего локтя, и рука ее послушно легла на колени.

– Где я? – спросила Алина, но голос не выдавал даже десятой доли того волнения, которое она, по идее, должна была испытывать, оказавшись неожиданно в автобусе, мчавшемся по израильскому шоссе.

– А я? – вырвалось у меня, потому что я действительно не знал этого. Я был муляжом, наполненным костями и одетым в мою же одежду, я стоял рядом с Алиной непонятно где – мне действительно было непонятно, потому что я не то чтобы не видел ничего из того, что меня окружало, но скорее ничего не воспринимал, как не воспринимает собственного окружения кукла, глядя во все свои нарисованные глаза.

– Ты со мной, – сказала Алина, но губы ее были плотно сжаты, да и мысли – я был в этом уверен – исходили не из ее головы.

– Ты со мной, – сказал я, но сидевшая рядом женщина с фигурой и лицом Алины никак не отреагировала на эти слова. Она смотрела вперед, лицо ее было ясно и не отражало мыслительной или эмоциональной деятельности, руки спокойно лежали на коленях, а колени не вызывали – во всяком случае, у меня – желания прикоснуться к ним, погладить, расправить складку легкой материи, которой они были прикрыты.

Однако я сделал именно это – хотел убедиться, что Алина не плод моего воображения, и убедился в этом быстро и безоговорочно. Я положил свою ладонь на руку Алины, и она быстро накрыла мою ладонь своей – этот жест был таким реальным, таким естественным, что сомнения исчезли, я погладил эту руку, я хотел прикоснуться к ней губами, но постеснялся сделать это в полном автобусе.

И лишь тогда простая мысль возникла у меня в голове, заставив вглядеться в лица остальных пассажиров – девушки, сидевшей в нашем ряду через проход и читавшей на иврите книгу о Гарри Поттере, мужчины, сидевшего рядом с ней и лениво разглядывавшего пейзаж за окном, старика, сидевшего сзади и думавшего о чем-то своем, мне недоступном и ненужном. Эти люди должны были минуту назад видеть, как рядом со мной, в одиночестве проехавшем половину маршрута, неожиданно – как говорят в таких случаях «откуда ни возьмись» – появилась женщина, в автобус не входившая, за билет не платившая и места в салоне не искавшая. Не было ее – и вдруг стала. Как бы ни были заняты собой пассажиры, они не могли не обратить внимание на появление Алины.

– Извините, – спросил я старика, сидевшего позади, – вы не скажете, долго ли еще до Тель-Авива?

– Час и десять минут, если не будет пробок, – по-военному четко ответил тот, посмотрев мне в глаза без каких-либо признаков недоумения.

Я не представлял себе, какой вопрос следует задать, чтобы вызвать хоть какую-нибудь реакцию этого человека на женщину, сидевшую рядом со мной. Не спрашивать же прямо: «Скажите, вы видите мою спутницу?» Должно быть, старику передалось мое беспокойство – он улыбнулся, обнажив два ряда белых, как сахарная пудра, зубов, и сказал успокаивающим голосом:

– Мы в пределах зеленой черты, да и водитель наш – человек опытный, я с ним который год езжу, в самом начале интифады он поймал террориста, вычислив его по взгляду.

Ну, конечно. Старик решил, что я боюсь – видимо, мой внешний вид давал для такого вывода достаточно оснований.

– Спасибо, – пробормотал я и опустился на свое место. Алина все так же спокойно смотрела перед собой и лишь сильнее сжала мою ладонь в своих пальцах.

Я наклонился к ее уху и прошептал:

– Как нам теперь быть? Во-первых, у тебя нет документов, верно? Во-вторых, теперь нам ни к чему ехать в Тель-Авив. Я ведь собрался лететь к тебе в Москву, а сейчас в этом нет смысла. Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь…

Мне казалось, что я готов сорваться на крик, мне действительно становилось страшно, потому что – этого никто не мог видеть, да и я тоже не видел, а ощущал рукой, лежавшей у Алины на коленях, – пальцы, сжимавшие мою ладонь, становились холодными, будто были из сухого льда. Я хотел отдернуть руку, но пальцы примерзли.

– Веня, – произнесла Алина, по-прежнему не разжимая губ и не глядя в мою сторону, – Венечка, что мы с тобой натворили? Что мы теперь делать будем?

– Почему… – едва ворочая языком, проговорил я, – почему у тебя такие холодные руки… и колени…

– И у тебя, Веня, – произнес голос Алины, он звучал отдельно от нее, губы не шевелились, даже взглядом Алина не давала понять, что обращается ко мне с какими-то словами или вообще замечает мое присутствие.

– Что – и у меня? – спросил я и отшатнулся, потому что теперь от волос Алины исходил такой же холод, как от ладоней. Я сидел рядом с ледяной статуей, только что вынутой из морозильной камеры.

– У тебя… – громко сказала Алина, а, скорее всего, подумала, иначе я не мог объяснить странного равнодушия девушки, читавшей «Поттера», и старика, улыбавшегося своим мыслям. – Ты такой холодный. Ты будто неживой, Веня. Ты рядом, и тебя нет. Ты не смотришь на меня, ты больше меня не любишь?