Павел Амнуэль - Имя твоё...

Но тогда получается, что алая страна тебе не приснилась, ведь ты запомнила все, что там происходило… Конечно, об этом я и думала все время – я не забыла ничего, утром следующего дня не помнила сна, но твое лицо могла представить так отчетливо, будто это была цветная фотография на прекрасной матовой бумаге: я лежала в постели и держала твою фотографию обеими руками, поднесла ее близко к глазам и рассматривала родинку на твоей левой щеке, под ухом, вот здесь, вот она, а вот едва заметный шрам над бровью, я уже тогда почему-то знала, что шрам появился у тебя в детстве, тебе было лет шесть или семь, ты играл во дворе с мальчиками, у тебя был большой железный паровоз, совсем как настоящий и такой тяжелый, что ты с трудом удерживал его обеими руками. Ты очень любил эту игрушку, которую тебе подарил дядя, побывавший в Праге… Точно, это был дядя Толя, я его не любил, он был скользкий, как рыба, лощеный и не умел общаться с детьми, он всегда от нас откупался подачками, я думаю, что и паровоз он мне подарил только для того, чтобы больше никогда не обращать на меня внимания. Да и не таким уж тяжелым был паровоз на самом деле – скорее я был для этой игрушки слишком легким, я стоял на ступеньке, держал паровоз в руках, кто-то толкнул меня, а может, я сам споткнулся – паровоз оказался подо мной, я упал на него лицом, все там торчало в разные стороны: большая труба, кабина машиниста, тендер с острыми краями… Мама потом говорила, что было много крови, а я так боялся крови, что предпочел потерять сознание. Было два глубоких пореза на лбу, мне наложили швы, один из них рассосался довольно быстро, а второй остался на всю жизнь… И я тебя по этому шраму узнала, и теперь он тебе не нужен, теперь он исчезнет, потому что я проведу по нему ладонью, приглажу, вот так, и все пройдет, у тебя такое мужественное лицо, Веня… ну что ты, Алина, я не женщина, чтобы говорить о моем лице, я так много хочу сказать о тебе… молчи, ничего говорить не нужно, ты не умеешь говорить комплименты, даже мысленно у тебя плохо получается, но я вижу тебя так глубоко, как это, наверно, просто невозможно, и вижу все, что ты обо мне не думаешь даже, а ощущаешь, это гораздо сильнее любой мысли… я тоже вижу тебя, родная моя, а может, это и не мы с тобой, а глубинная сила любви, которая в нас, потому что там, в глубине, нет ни тебя, ни меня, нет нашей раздельности и разделенности, там алая страна, она называется Любовь, и у нее нет границ, у нее и территории нет, она везде, и мы живем там, а здесь мы с тобой потому, что…

Что ты сказала? Мы здесь потому… Это ты сказал, ты. Я? Может быть.

«…клон»…

Это слово. Опять. Я уже точно знаю, что оно означает – для нас с тобой, но у меня пока нет слов… слова вторичны, верно?.. да, но без слов я и себе не объясню того, что происходит с нами и с миром, я представляю, я прекрасно себе это представляю… как говорят даосы: я знаю истину, но не могу сказать, в чем она заключается, потому что в моем языке нет нужных слова… есть… да, Алина, есть, ты права, но я пока не могу собрать их в нужном порядке, слова разбрелись по огромному полю жизни, я ловлю одно, а второе убегает… вот это слово – «клон»… Это ключ, и если я найду, какую фразу можно им открыть…

Это мучает тебя?

Да, очень.

Но совсем не об этом я думала утром, когда проснулась и поняла, что нашла свою вторую половинку в этом мире.

Нашла и потеряла. Я вела себя в тот день, как сомнамбула, мама решила, что я заболела. Почему, скажи, если с тобой происходит что-то значительное, что-то единственное, все непременно думают, что это болезнь?.. Это очевидно, родная, ты и сама понимаешь, почему так происходит. Понимаю, но все равно – почему? Ведь это так просто – понять, что все люди разные, и то, что интересно мне, может быть не интересно другому.

Потому ты и переехала в Москву? Не совсем, но и потому тоже. Я больше не могла встречаться с подругами, не могла обсуждать, почему Костя так посмотрел на Валю и какое платье пошить Соне к дню рождения, и где достать потрепанные джинсы с настоящей дырой на колене, и сколько еще должна Ирка морочить голову своему Мише прежде, чем позволить ему сделать то, что ей самой ужасно хотелось…

А в Москве мы оказались случайно. Позвонила тетя Зина, мамина подруга, помнишь, мы с папой думали у нее остановиться на время? Тетя Зина предложила маме работу в той конторе, где работала сама, мама проработала там три года, а я не смогла даже запомнить название. Такое длинное, все время выпадало из памяти, я называла мамину работу «конторой». А ты… А я перевелась в Московский торгово-экономический техникум… Как это у вас получилось, это очень сложно, нет, не рассказывай, я вижу, вы переехали к маминой подруге, ее звали Зинаидой Арсеньевной, и сразу выяснилось, почему она позвала вас к себе, она ведь не была альтруисткой, верно?

Конечно. Она… Через месяц я ее ненавидела, готова была убить. По ночам, помню, я вставала – мама спала в гостиной на диване, а я на раскладушке в закутке возле кухни – вставала, на цыпочках подходила к спальне хозяйки, слышала ее хриплое астматическое дыхание и воображала, как войду и в полной тишине придушу, и дыхание прервется, а я выйду и спокойно лягу спать.

Они были подругами с детства, но тетя Зина знала о маме все, а мама о ней – ничего, особенно после того, как она уехала из нашего города, выйдя замуж за представительного мужчину, работника какого-то министерства. Она была вампиром, пила из людей жизненные соки, и знаешь, это большое счастье, что с мамой они расстались, иначе… Только не думай, что я сошла с ума…

Алина, ты преувеличиваешь. Не думаю, что тетя Зина довела бы маму до смерти, если бы осталась в городе… Не думаешь? А почему мать тети Зины умерла неожиданно в сорок три года? Ничего у нее не было, врачи удивлялись, ни одной видимой болезни, но она все слабела, ее обследовали в больницах и ничего не находили, выписывали домой, и дома она падала, теряла сознание, а однажды упала и не встала. Тетя Зина – ей было тогда лет двадцать, как и моей маме, – осталась одна и очень этому радовалась, потому что теперь никто не мешал ей водить в дом мужиков, с которыми она вытворяла разные мерзости, а потом рассказывала маме, мама затыкала уши, а она заставляла слушать…

Почему же мама дружила с ней? Ну, как почему? А почему лягушка дружит с удавом? Потому что притяжение. Потом, много лет спустя, я читала об этом в разных книгах. Это называется энергетический вампиризм, тетя Зина была очень мощным вампиром, она и нас с мамой вызвала к себе в Москву, когда муж ее умер – она его довела до могилы, можешь мне поверить, он, бедняга, даже не понял, какая сила убивает его каждый день вернее, чем стрихнин в чае. Когда ее муж умер, ей стало трудно, нужен был кто-то рядом, кто-то живой, из которого можно было пить жизненные соки. Только поэтому она и позвала маму, а устроить ее на работу в контору для тети Зины было парой пустяков. Ей цены бы не было, если бы она все, что делала в жизни, делала из любви к людям. Но единственное, что ее интересовало – пить жизненные соки, люди слабели в ее присутствии и подчинялись ей, воображая, что делают добро приятной женщине.