Павел Амнуэль - Имя твоё...

Родной мой, ты видишь во мне этот образ? Он часто мне снился, и утром я его боялась, но действительно – я не хотела выходить за Валеру, а почему мы были вместе столько времени… С ним было просто. С другими мне было сложно, я не находила общего языка с подругами ни в техникуме, ни потом, когда начала работать, я не могла говорить с мужчинами, потому что нас интересовали совершенно разные вещи. Я все время играла какую-нибудь роль – и каждый собеседник ожидал, что роль, которую я играю, окажется в его вкусе, той ролью, какую он сам любит в жизни. А я играла не так, каждый раз и со всеми не так, как они ожидали, хотя прекрасно понимала, что нужно делать, чтобы понравиться, войти в круг, быть принятой. Мне этого хотелось, но в роли, которые нужно было играть, я всегда вносила элементы театра абсурда. То есть, это им казалось, что я играю пьесу абсурда, которая никак не соотносится с их жизненным спектаклем. На самом деле я всегда играла правильно, так, как нужно было – я видела людей такими, какими они были на самом деле, а не такими, какими хотели казаться. Они тоже играли роли, но играли поверхностно, скользили по видимости, а я забиралась в глубь, и только потому всем казалось, что я переигрываю или веду роль неправильно, а то и просто шокирую своим поведением. Потом они задумывались – о себе, кстати, а вовсе не обо мне, я как бы выводила их на ту дорогу, по которой они могли идти к самим себе, и они шли, и понимали себя лучше, чем раньше, и делали выводы, и изменялись, но обо мне не вспоминали, – не вспоминает уже разгоревшийся огонь о той спичке, что создала первый язычок пламени…

Мне было сложно играть, и потому я долго не задерживалась ни в одной компании, и ни один мужчина не мог вызвать во мне ответного чувства – резонанса не получалось, потому что каждый раз я играла глубже, чем требовалось партнеру.

А с Валерой…

Валера был таким же, совсем таким же, я это с самого начала понимала прекрасно, но с ним все происходило иначе, и этого я не понимала вообще.

Тебя это пугало… да, но только в первый вечер, когда мы познакомились, а потом представилось естественным… Конечно, лягушке, глядящей в глаза удава, тоже представляется естественным процесс сближения тел и душ. Так и должно быть… Но в первый момент страшно – будто в ледяную воду бросаешься, спрашиваешь себя: зачем? Утонешь… Или судороги… И темнота в глубине… Но вытягиваешься в струну, руки поднимаешь над головой, чтобы войти в воду свечкой, без всплеска, – и бросаешься, закрыв глаза… Так?

Так.

Это было через несколько месяцев после смерти Зины на вечеринке у Карповых – очень милая пара, кстати, только к ним я ходила с удовольствием, муж и жена, оба студенты, они учились в нашей группе, а поженились, как только закончили школу. Они бы не стали тянуть со свадьбой, потому что любили друг друга то ли с шестого, то ли с седьмого класса, но прекрасно понимали, какой окажется реакция родителей, и что скажут в школе. И они ждали, ни от кого, впрочем, не скрывая своей нежной дружбы, но и не создавая ненужных осложнений… Это все Валя, Валерия, она была мудра не по годам, мудра настоящей женской мудростью – и поженились они, как только получили аттестаты.

А Валера оказался Валиным родным братом. Сначала, когда она нас познакомила, я даже решила, что они близнецы, так много у них было общего в чертах лица.

Они не могли быть близнецами, Алиночка, потому что жизненные их сути диаметрально противоположны… Да, я это сейчас понимаю, и тогда я, конечно, тоже знала, что они не близнецы, Валера на три года старше сестры. Они не очень-то и дружили – настолько «не очень», что Валера, живший в нескольких кварталах от Вали с Толиком, бывал у них хорошо если раз в полгода, а к себе не приглашал вообще. Он жил в купленной квартире, где сестра с мужем не были ни разу. Я слышала от Вали, что у нее есть брат, и когда разговор заходил о Валере, Валя хмурилась, закусывала губу, не говорила о нем ничего плохого, но чувствовалось, что разговор о брате ей не очень приятен. Значительно позднее я узнала причину этой неприязни и отчуждения, а в тот вечер передо мной был молодой красивый мужчина: высокий, но не каланча, скуластый, но не настолько, чтобы скулы составляли главную достопримечательность узкого лица, и главное – с огромными серо-зелеными глазами, абсолютно к этому лицу не подходившими, будто солнечный луч, пересекающий картину с изображением дождливой осенней улицы.

«Это моя лучшая подруга Алина», – сказала Валя, представляя меня своему брату, зашедшему по случайной, казалось бы, причине: недели три назад, когда Толик вешал в гостиной книжные полки, Валя одолжила у брата дрель, и теперь этот инструмент ему срочно понадобился.

– Алина, – повторил Валера и посмотрел мне в глаза.

Не могу тебе описать, что я в тот момент почувствовала… И не нужно, Алиночка, я все вижу и попробую описать тебе сам. Когда всматриваешься в себя другими глазами, замечаешь, наверно, такие детали, которые сама не помнишь…

Он, кстати, не смотрел тебе в глаза. Он никогда – ни разу! – не посмотрел в твои глаза прямо, а не искоса… Да? По-моему, ты неправ, Веня, я ведь… Вспомни, Алиночка, не то вспомни, что ты сама создала для удобства воспоминаний, а то, что происходило на самом деле и что, конечно, тоже отпечаталось в памяти, но было поверх всего задернуто тонкой тканью искусственных впечатлений, создаваемых подсознанием, чтобы от себя же спрятать неудобное, неприятное и, в конечном счете, ненужное.

Ты видела его взгляд, направленный куда-то тебе в подбородок, и тебя поразило, что – так тебе показалось! – взгляд этот вполне материален, ты видела два серых полупрозрачных луча, источниками которых были зрачки Валеры, лучи эти, разрывая на своем пути воздух, тянулись к твоему подбородку и губам, и ты почувствовала жар в том месте, где взгляд проникал в твою кожу, взрезая ее будто скальпелем. Было больно, но было и приятно – тепло, спокойно, хорошо.

Боль и спокойствие. Боль и ощущение тепла. Впрочем, укол боли был мгновенным, а тепло и спокойствие остались. Тебе почему-то вспомнилось в тот момент, как у тебя в детстве брали в поликлинике кровь для анализа. Сначала был острый укол, и ты вся напрягалась, готовая заплакать, но в следующую секунду боль волшебно исчезала, оставляя ощущение теплоты, истекающей из пальца.

«Алина», – повторил Валера, и боль окончательно исчезла, и лучи истончились тоже, стали прозрачными, но узлы уже были завязаны, хотя ты не понимала этого, для тебя этот мужчина все еще был братом Вали и не больше. К тому же, личностью не очень приятной – во-первых, сказывалось Валино отношение, а во-вторых, обошелся он с тобой не очень-то вежливо: постоял, посмотрел и, в конце концов, отвернулся, дав понять, что не ты ему нужна, а Толик, и не Толик, собственно, а его дрель, забрать которую он явился в такой неурочный час. Знал бы, что у сестры гости, пришел бы в другое время.