Коллектив авторов - Полдень, XXI век (август 2012)

День шестой. Так все и случилось. Сегодня возле тихой речки я встретил Ваню. У меня в груди защемило, когда я увидел на шатких досках мостика маленькую фигурку с удочкой в руках. На нем были все те же застиранные шорты и майка с синей эмблемой. Моя душа кричала, сердце готово было выскочить из груди, но ноги уже несли меня к маленькому деревянному настилу, на котором он сидел.

Он обернулся, услышав мои шаги, а я, чтобы не упасть, вцепился в шаткий поручень. Так мы и смотрели друг на друга: здоровенный дядька и исцарапанный пацаненок девяти лет.

А потом у него дернулся поплавок. Еще и еще раз. Он ловко подсек, и удилище согнулась пополам от веса рыбины. Я бросился помогать ему, и мы выволокли на трухлявые доски огромного слепого сома.

Мы пекли необыкновенно вкусную рыбу на костре, и я не мог остановиться. Все говорил и говорил, как ненормальный. Ваня только улыбался и ерошил свои соломенные волосы. По-моему, он вообще не произнес ни слова. А я глаз не мог от него оторвать. Это был он – мой Ваня! Как он наклонял голову, как улыбался, как оттопыривал мизинец, когда чистил рыбу. Я как будто выпил спиртного, мне не хватало воздуха, голова шла кругом. Хватит, черт побери, хватит! Из чего должно быть сделано сердце, чтобы пережить такое. Я знал, чем это кончится. Ведь я многое пережил и уже научился не тешить себя иллюзиями.

Когда мы мыли руки, он вдруг соскользнул в воду. Я тут же бросился за ним, нырнув, в чем был, в затхлые воды речки. Как он оказался подо мной? Я вдруг почувствовал, что попал ногой по чему-то мягкому. Погрузившись глубже, я увидел фигурку мальчика, медленно опускающегося на темное дно.

Я выволок его на берег и увидел ту страшную рану на голове, как от удара кирпичом. Но на этот раз было еще хуже. Ваня что-то забормотал и открыл глаза. Я прижал маленькое тельце к себе – крепко-крепко. Потом, вспомнив, что он мог наглотаться воды, стал делать ему искусственное дыхание. Все было напрасно. Во что я еще верил? Во что вообще можно верить в аду?

Он умер на моих руках. Зрачки стали бездонными, лицо заострилось. Я завыл как собака, глядя в его мертвое лицо. И только тогда понял, что на мне та же интернатская одежда, что и в тот день, когда я убил его в первый раз.

День седьмой. Я разбил свою голову о большой камень на берегу. И я умер. И тоска отпустила мою душу.

Но я не учел самого важного – я ведь в аду. И через некоторое время я очнулся с искромсанной головой на берегу черной речки. Моста не было, как не было и Вани. А я лежал на холодной земле и сквозь волны боли понимал, что умереть мне не дадут и мои мучения только начинаются.

День восьмой. Нет, я не простыл и не ослабел от потери крови. Теперь мое тело было против меня, я стал только крепче. А от удара, снесшего мне полвиска, на моей голове не осталось даже шрама.

Теперь я понимал своих соседей. Я забаррикадировал дверь, закрыл окна и поклялся, что никуда не выйду и ни на что не отзовусь. Мне было так плохо, так горько. Я отчетливо помнил мягкость его волос, задорность улыбки, маленькие руки в цыпках. Я гнал от себя его последний, уходящий взгляд. Но стоило мне хоть на мгновение расслабиться, и все возвращалось. Что же мне было делать?

Я кричал до хрипоты, становилось легче. Но вскоре голос пропал, и мне оставалось только молотить кулаками по мертвому дереву стола.

В один момент сознание мое помутилось, и я упал, свернув маленький столик. Не знаю, сколько я лежал на цветном паласе. Открыл глаза – прямо передо мной маленькая коробочка. Я тупо смотрел на нее, пока буквы не сложились в слова: «Краски гуашевые». Дрожащими руками я открыл коробку. Так и есть, обычные школьные краски, даже с кисточкой.

Я поднялся и осмотрелся вокруг в поисках бумаги. Как давно я не рисовал! Где можно найти бумагу? Я стал выдвигать многочисленные ящики, но на полпути остановился. Зачем мне позволили найти краски? Что из этого выйдет? Но потом махнул рукой – будет чем отвлечься от безумия. Теперь я каждый день буду погружаться туда, но дверку они не захлопнут, никто не даст мне окончательно спятить, иначе мучить меня они уже не смогут.

Бумагу я нашел. Да какую! Большая пачка, специально для акварели. Я трогал шероховатые поверхности больших листов и вспоминал уроки рисования. Один из двух предметов, по которым у меня всегда была твердая пятерка.

Не сказать, что я очень хорошо рисовал, но у меня всегда был точный глаз, а уж если в дело включалось мое воображение… Мне всегда нравилось рисовать корабли, особенно парусные. Потом хорошо получалась всякая техника: танки, машины, самолеты. Но больше всего я любил рисовать животных. Особенно лошадей. Я пытался запечатлеть на бумаге движение. Гордую посадку головы, раздувающиеся ноздри, сильную шею, летящую по ветру гриву. Мои одноклассники – выродки и дебилы – могли нацарапать только огромные члены. А я голову терял от запаха краски.

Однажды я нарисовал гнедого коня: маленькая головка вполоборота, тело дрожит, глаз с бесинкой. Наш учитель рисования надолго замолчал, вглядываясь в мой рисунок. У меня пальцы дрожали от волнения, сердце из груди выскакивало, но я знал, что нарисовано здорово. Тогда учитель снял очки, потер воспаленные глаза и сказал:

– Может быть, потом я буду гордиться, что преподавал тебе основы рисования. Позволь, мне показать твой рисунок моим коллегам?

Карандаша я не нашел. Поискал немного, а потом решил, что без карандаша даже интересней, надо быть аккуратней и не ошибаться. Прикрепил лист к двери и открыл коробку.

Мой первый конь вышел ничего, немного грузноват, да и с толщиной шеи я переборщил, но если учесть, сколько я не брал кисточку в руки, то вполне нормально. Конь получился коричнево-красный, очень красивый цвет. Я добавил разноцветных бликов, и сильное тело заиграло. Хорошо. Пусть он стоит на берегу синей реки, вдали заходит красное солнце. Мои руки жили своей жизнью, картина становилась полной, и я был почти счастлив.

Через секунду я понял, что на спине коня я рисую мальчика. Ваня! Мне как будто в лицо холодной водой плеснули. Колени задрожали, кисточка упала в стакан с водой, подняв фонтан разноцветных брызг. Как это я? Сердце колотилось с бешеной скоростью. Опять? Я дрожащими руками поднял кисточку, и набрав оранжевой краски, перекрасил волосы мальчика и поставил ему полное лицо веселых веснушек. Но яркая краска только подчеркнула мертвенную бледность лица и его неземные синие глаза. Я задержал дыхание, но не выдержал, бросил кисточку и ушел в спальню.

День девятый. Человек ко всему привыкает. Я, пожалуй, тоже научился немного отвлекаться. Когда мне особенно плохо, я начинаю вспоминать мелодии. Любые: любимые и не очень. Это так интересно, кажется, еще чуть-чуть – и вспомнишь. Ну вот же оно, крутится на кончике языка. Но нет, никак не ухватишь. Зато когда песня вдруг выстраивается в моей больной голове, я пел ее во весь голос, отбивая такт ногой.