Владимир Медведев - «Если», 2000 № 01

Из кустов вышел отрок, чье тощее тело сверкало сквозь прорехи ветхой одежонки. Галт нанял мальца у ближайшей придорожной корчмы, где тот отирался в надежде на подаяние. Кладоискатель посулил ему щедрое вознаграждение за одну работенку, а перед тем порасспросил местных и разузнал, что парнишка — сирота и в случае чего никто не станет его искать.

Галт размотал длинный сверток из облезлой козьей шкуры и извлек на свет Божий заступ.

— Копай, — велел он, протягивая отроку лопату.

И перстом указал, где именно надлежит копать. Тапейка принялся трудиться, а Галт, не спуская с него глаз, медленно попятился назад, пока не достиг края поляны. Здесь он остановился, зажав в ладони оберег, висевший у него на груди на кожаном ремешке.

Клады обычно не зарывают слишком глубоко, так что вскоре лопата ударилась обо что-то твердое — Тапейка даже и притомиться не успел.

— Что-то есть! — крикнул он Галту. — И неглубоко. Для чего ты, дядька, меня нанимал? И сам бы справился…

Как же — вот так он ему и выложил, для чего!..

— Давай-давай! Доставай, — рыкнул кладоискатель, еще крепче сжимая оберег и шепча заклинание.

Тапейка нагнулся и не без труда извлек из ямы глиняный жбан. Высоко поднять не смог и застыл в полунаклоне, прижимая сосуд к животу.

— Тяжелый! — сдавленно воскликнул он.

Окаменевший Галт молчал, не сводя с отрока напряженного, пристального взгляда. Сейчас все должно было решиться. Мгновения ползли тягостно.

— Ну же! — мысленно выкрикнул кладоискатель.

Как бы в ответ поляна озарилась короткой, но сильной вспышкой, а в чистом, почти безоблачном небе разразился одинокий, но мощный громовой раскат.

Ясно! Заговор был таков: откопавшего сокровище вора должен был поразить своей стрелой сам Перун. И поразил!

Галт быстро прочитал обратное заклинание и без опаски приблизился к упавшему навзничь сироте. Тапейка все так же сжимал в руках погубивший его жбан, однако оставался неподвижен, а его широко раскрытые глаза смотрели в небесную синеву с выражением безмерного удивления. Галт только сейчас заметил, что у сироты разные глаза — левый голубой, а правый зеленый. «Бог шельму метит…», — подумал кладоискатель, осторожно выдирая из непослушных пальцев отрока жбан с сокровищами. Сосуд действительно был тяжелым, и неудивительно — его до краев заполняли серебряные дирхемы и динарии, сердоликовые бусы, золотые браслеты, обручи и фибулы. Галт неспешно пересыпал все это в прочную суму, тщательно высматривая среди камней и благородных металлов железные предметы. Из таковых оказался один только небольшой ключик. Поскупился хозяин на охранное железо, вот и поплатился за это. Галт вернул ключик назад, в пустой жбан, а еще бросил туда один серебряный дирхем и одну сердоликовую бусину — отступное Кладнику, после чего бросил жбан в яму и небрежно забросал землей. Тщательно упаковал свои вещички, выпрямился, двинулся было прочь, но задержался у тела сироты. Тапейка лежал, глядя в небо своими разными глазами, и не подавал признаков жизни. Галт осторожно ткнул отрока в бок носком кожаного сапога, пожал плечами и отправился восвояси.

Укрыв дорогие свои княжеские одежды под грубым плащом простого дружинника, Всеслав Брячиславич Полоцкий, он же Всеслав-Чародей, выскользнул тыльными ходами за пределы посада и упругим звериным шагом направился к чащобе окружающего Полоцк леса, где привык он вершить свои чародейства и волхования. Князь, однако, не сумел уйти из города незамеченным. Неведомо откуда взявшийся монах преградил ему путь, согнулся в поклоне и протянул чашу для подаяний. Князь скривился. Монах был ему знаком. Брат Евстохий уже долгое время изводил Всеслава просьбами о пожертвовании на строительство храма. Князь же, остававшийся в душе язычником, но вынужденный поддерживать новую веру из политических соображений, считал, что достаточно уже сделал для христианства, воздвигнув в Полоцке Софийский собор. И уж тем паче не нужен ему был христианский монах здесь и сейчас. Поэтому Всеслав не стал разводить канитель, а обратил к монаху слово, хоть и тихое, но исполненное такой угрозы, что чернец, кажется, и сам понял свою неправоту. Он, ни слова не говоря, попятился, развернулся и зашагал прочь, проваливаясь в сугробы и путаясь в полах длинной свиты. Князь проследил тяжелым взглядом, пока монах не скрылся из виду среди посадских стен, и направился в лес.

Выйдя на знакомую поляну, Всеслав огляделся — не привел ли кого за собой. Нет, вроде чисто. Жаль, следы на снегу отчетливо видны, а занесет их нескоро, но тут уж ничего не поделаешь. Всеслав смахнул рукавом снеговую шапку с широкого старого пня и всадил в самый центр вековых колец лезвие кинжала с рукояткой, увенчанной серебряной головой рыси. Глаза зверя сверкали изумрудами.

Еще раз обернувшись по сторонам, Чародей быстро разделся догола, сложил одежду в плащ дружинника, свернул в узел и, укрыв его под корнями пня, забросал снегом.

Выпрямился в полный рост, на несколько мгновений застыл перед пнем недвижно, шепча заклинания, затем, резко и сильно оттолкнувшись, кувыркнулся над рукояткой ножа. На снег по ту сторону пня приземлился, спружинив на четырех лапах, громадный волк. Издав короткий низкий рык, волк метнулся в лесную чащобу.

Какая нужда заставила князя прибегнуть к волхованию в канун Рождества, осталось неведомым, но одно можно сказать наверняка — в Тьмуторокань он не направлялся, ибо к вечеру должен был успеть вернуться в стольный Полоцк. Князь-волколак спешил и не оглядывался, а зря. Из густого ельника на опустевшую поляну вышел брат Евстохий, медленно проследовал по человечьим следам до пня и остановился, сокрушенно качая головой и глядя на рукоять ножа да на цепочку звериных следов, от пня убегающих. Вдруг некая мысль заставила монаха приподнять бровь и призадуматься. Брат Евстохий вздохнул, осенил себя крестным знамением и, подняв очи горе, принялся бормотать слова молитвы. Завершив ее, еще раз перекрестился и, ухватившись за рукоятку обеими руками, с трудом — крепка княжеская длань! — вытянул нож из пня. Уложил его на дно дорожной сумы и отправился туда, где можно в тепле скоротать время до вечера.

Брат Евстохий рассуждал так: без ножа князь не сможет вернуть себе исконное обличье, а если он не успеет превратиться в человека до Рождества, то так навсегда и останется волком. Наверняка к вечеру князь-волколак будет сговорчивее. Обдумывая предстоящую беседу, чернец направлялся к придорожной корчме Павилы, что на левом берегу Двины. Негоже, конечно, монаху обретаться в злачных местах, но до обители идти долгонько, а в корчме можно еще и кое-какое жертвование собрать — народ во хмелю добрым становится.