Марина и Сергей Дяченко - «Если», 2000 № 07

— А ты не волнуйся за него, — обернулся Санчо. — Со мной он кору глодать не будет: я в горсти умею олью готовить! А также щипанку, крученики, завиванцы, кендюхи, бабки, варенуху, мокруху, спотыкач с имбирем и контабас в придачу…

Гости одобрительно переглянулись. Санчо по-хозяйски кивнул Фелисе:

— А теперь, девка, неси фирменное блюдо.

И Фелиса вынесла круглый поднос, накрытый платком, и поставила перед Санчо.

— Это еще что такое? — нервно спросил Карраско. Авельянеда только мрачно зыркнул.

— А здесь, господа, у нас подлость с приправой, весело сообщил Санчо и сдернул платок.

Перехваченная резинкой пачка денег. Сложенный вчетверо, аккуратно разглаженный лист бумаги.

Санчо впился в их лица.

Оба занервничали. Оба сделали вид, что ничего не понимают. Кто все-таки? Карраско или Авельянеда?

Неловкое молчание затягивалось. Санчо чувствовал, как гуляет над полом холодный сквозняк, заставляя ежиться, поджимать пальцы ног в башмаках.

— Как это понимать, любезный Панса? — осведомился Авельянеда.

— А никак, — Санчо безмятежно улыбнулся. — Это мне по случаю деньгами пособили, чтобы я провернул одно дельце. Но не выгорело дельце, сорвалось. Как честный человек, думаю денежки сегодня вернуть.

Из-под воротника Авельянеды выползла предательская краснота, поползла вверх по толстой шее, к щекам, ко лбу. Санчо смотрел, не отводя взгляда. Тогда Авельянеда демонстративно пожал плечами и склонился к тарелке. Некоторое время над столом висела напряженная тишина.

В этой тишине Алонсо поднялся снова.

— Господа! Завтра я отправляюсь в путь, который, каждый по мере своей возможности, прошли многие поколения моих предков… Путь, проложенный для нас Рыцарем Печального Образа, человеком, который незримо присутствует за этим столом…

Тогда их взгляды невольно обратились к портрету Дон Кихота. Тому, что до времени прятался под гобеленом; тому портрету, где Рыцарь Печального Образа счастливо смеялся.

— Господа… Сегодня я счастлив. Ни происки… людей, способных на подлость… ни даже… безумие не смогли меня остановить. Слышите? Завтра я выступаю.

Авельянеда засопел и криво улыбнулся. Санчо по-прежнему не сводил с него глаз.

Алонсо вышел из-за стола. Остановился перед возвышением, где, согласно традиции, были разложены его латы, шлем и копье.

— Да, я надену эти доспехи. Я не вижу в этом ничего смешного; я не вижу ничего смешного в том, что хоть один человек среди всего этого прекрасного и несправедливого мира пустится в дорогу не ради собственной выгоды, а ради тех, кому, кроме Дон Кихота, никто не поможет.

— Сеньор Алонсо, — не выдержал Авельянеда. — Сегодня мы видим вас, быть может, последний раз. Не поговорить ли нам о чем-нибудь приятном? О погоде? О политике? О приключениях Амадиса Галльского, наконец?

— Сеньор Авельянеда, — с улыбкой заметил Санчо. — Слыхали пословицу? Гость хозяину не указ, гость как невольник, где посадят, там сидит. И с чего это вы взяли, что видите сеньора Алонсо в последний раз? Ой, не дождетесь, сеньор Авельянеда!

Авельянеда вспыхнул и часто задышал:

— Господа, господин Карраско. Вы бы… как специалист… Если человек надевает на голову бритвенный тазик, какие-то доспехи, берет какое-то копье… и при этом утверждает, что действует в интересах человечества — по-моему, это и есть случай самого натурального помешательства, вы меня простите, я не медик, я не вправе ставить диагнозы. Я искренне надеялся, что хотя бы трагическая история вашего батюшки, сеньор Алонсо, заставит вас взяться за ум. Я считал, что ваше странствие — своего рода игра… Что вы поиграете в странствующего рыцаря — да и образумитесь… Что поделать, инфантилизмом нынче страдают до сорока лет и до пятидесяти, никто не хочет взрослеть, взрослеть неудобно, взрослеть неприятно… Но вы-то, вы, сеньор Алонсо! Я так рассчитывал на вас. А теперь я вижу, что вы всерьез отправляетесь в погоню за химерами, на смех всем добрым людям, знакомым и незнакомым. И какой гуманистический пафос! Какая выспренность! Никому вы не нужны, кроме себя самого да, простите, сеньоры Альдонсы, которую своими же руками делаете навек несчастной!

Стало тихо, и в этой тишине слышно было, как невозмутимо, за обе щеки, с чавканьем поедает олью Санчо Панса.

— Я рыцарь, — медленно сказал Алонсо, — и, если на то будет милость Всевышнего, умру рыцарем. Одни люди идут по широкому полю надменного честолюбия, другие — по путям низкого и рабского ласкательства, третьи — по дороге обманного лицемерия, четвертые — по стезе истинной веры; я же, руководимый своей звездой, иду по узкой тропе странствующего рыцарства, ради которого я презрел мирские блага, но не презрел чести. Я мстил за обиды, восстанавливал справедливость, карал дерзость, побеждал великанов, попирал чудовищ… Все мои стремления всегда были направлены к благородной цели, то есть к тому, чтобы всем делать добро и никому не делать зла.

С портрета на него смотрел, улыбаясь, Рыцарь Печального Образа.

Авельянеда, дурачась, зааплодировал:

— Браво… Браво! Брависсимо!

— Ничего больше не говорите в свое оправдание, сеньор мой и господин, — сказал вдруг Санчо, — ибо ничего лучшего нельзя ни сказать, ни придумать, ни сделать. И разве то, что этот сеньор утверждает, что на свете не было и нет странствующих рыцарей, не доказывает, что он ничего не смыслит в том, что говорит?

— А вы, милейший, молчите, — раздраженно бросил Авельянеда. — Сеньора Наследственность и о вас сказала свое слово, и мне вас жаль. Каково это: быть потомком поколений оруженосцев, которым поколения Дон Кихотов вот уже столетия обещают… подарить остров!

— Я тот самый, — невозмутимо откликнулся Санчо, — и остров я заслужил не меньше всякого другого. Я из тех, о ком сказано: «следуй за добрыми людьми, и сам станешь добрым…» или еще: «кто под добрым станет древом, доброй осенится тенью». Я пристал к хорошему хозяину… и, ежели Бог допустит, стану сам вроде него; и да пошлет Господь долгие годы ему и мне!

Санчо поднял бокал и в полной тишине выпил, Авельянеда сопел. Алонсо шагнул навстречу оруженосцу:

— Санчо… Санчо, считай, что в этот момент я тебя окончательно простил!

— Не лыком шиты, — сказал довольный Санчо. — Признайтесь, хозяин, а вы думали, что все Панса держат «Дон Кихота» на полке, но никогда не читают! Вы думали, что все Панса, как их достойный прародитель, вообще не умеют читать, а подписывать свое имя научились, разглядывая надписи на мешках с зерном? А вот вам! Четыре класса, как есть, закончили, какое-никакое, а образование!..

И они обнялись.

Санчо подумал, что знает этого человека всего неделю, и за это время успел один раз предать его и один раз спасти, и что теперь согласен отдать руку за его благополучие, да что руку — голову…