Татьяна Минина - Исправленному верить (сборник)

– А нам – с вами.

– Замнем для ясности. Ольга Глебовна предупредила, что в доме Колпаковых трудно рассчитывать на доверительный разговор, и Валера пришел к Александре в университет.

…Студентка Колпакова равнодушно подтвердила, что покойный Гумно-Живицкий при жизни за ней ухаживал и вечером 14 марта встретил ее после занятий. Пара чинно погуляла по набережной и рассталась. Больше Александра Гумно-Живицкого не видела. Старшие Колпаковы подтвердили, что с девяти вечера 15 марта их дочь и внучка находилась дома. Стас в это время был жив, утром же, когда девушка уходила на пары, его уже доставили в морг. Конечно, отвергнутый обожатель мог затеять очередную авантюру, которая и привела его к печальному концу, но сама «Сашенька» если и имела отношение к встрече самозваного Сирано с каренинским паровозом, то очень-очень опосредованное. И все-таки у Валеры от дам Колпаковых остался странный осадок. Бабушка казалась счастливой, мать – напуганной, а дочь – идеальной. И тогда в дело вступила Комарова.

– Алик, – пепельница уже была полна окурков, а салат даже не расковырян, – это не идеал, это жуть какая-то… У нее совсем другие рефлексы и невроза как не бывало! Когда я с Сашей говорила в первый раз, она раз пять принималась плакать; когда звонила мне по поводу Стаса – тоже, а тут полная безмятежность на фоне великой любви к родне. Дескать, ее долг быть с мамочкой и бабуней.

– Это может быть и от несчастной любви. Разочаровалась в своем Овалове…

– В таком случае мы совершили революцию в изучении неврозов…

– Ольга Глебовна, – полковник, в отличие от Ольки, о еде не забывал, – давайте отметим эту странность и пойдем дальше. Вы решили переговорить с матерью Александры.

– Она в жутком состоянии, – информировала Комарова и ткнула наконец вилкой в моцареллину, – но мне это оказалось на руку… Саша в самом деле изменилась: забросила компьютер, вечерами смотрит с бабушкой телевизор, все кладет на место, делает зарядку и целуется, как какой-то упырь. Ты все проглотил? Не подавишься?

– Все. Готов внимать…

– Ну смотри у меня! Восьмого марта Саша со скандалом убежала из дома. Вечером она позвонила и сообщила, что сняла угол в центре. Матери под угрозой полиции удалось вырвать адрес…

– Тот самый?!

– Именно, – подтвердил Аркадий Филиппович и принялся разливать позабытое было вино. – Кстати говоря, это ставит под сомнение авторство последнего отправленного Овалову письма. Того, что с угольщиками и принцами. Ольга Глебовна, давайте дальше.

– Тамара Колпакова… Мать поехала к Саше, но хозяева ее не впустили. Вышла какая-то старуха. Алик, внимание! Колпакова приняла ее то ли за армянку, то ли за еврейку; мало того, пока Тамара рвалась к дочери, за дверью тявкало. После очередного поминания полиции позвонила Саша и прорыдала в трубку, что домой не вернется, и вообще она совершеннолетняя и теперь будет жить одна и для себя.

– Ненадолго же ее хватило… – Шульцов безрадостно поднял бокал. – Геннадий, вы, как я понимаю, за рулем?

– Да, – подтвердил явно думающий о другом Саврасов. – Олег Евгеньевич, нужно, чтобы вы увидели эту армянку! Если это она была там… Там, где Наташу…

– Спокойно! – прикрикнул полковник. – А то отправим снимать с тополя котов. Посмотреть на старушек нам придется, но не прежде, чем мы проверим все, что поддается проверке. Ольга Глебовна, вы не только не едите, но и не пьете.

– Пью, – запротестовала Колоколька, – и еще как! Ну, хвала Дионису!

Канарейка-убийца – если она, разумеется, существовала – не уничтожила ни запись на автоответчике, ни сделанные академиком снимки, проявив тем самым полную техническую безграмотность. Толку-то!.. Шульцов до одурения вглядывался в отблески прошлого лета и не находил ничего примечательного. Обитель трех загадочных старух тоже выглядела вполне безобидно, разве что удалось визуально вычислить «нехорошую квартиру» – везде, кроме семи окон на четвертом этаже, стояли стеклопакеты.

– Да, – подтвердил сосед, – это там. Не припомните, покойный академик ничего, что можно привязать к нашей чертовщине, не упоминал?

– Когда он умер, я был на раскопках. Там и узнал… Последний раз мы говорили за три дня до смерти, Артемий был бодр и лаконичен, как, впрочем, и всегда. Интересовался моей диссертацией, подсказал пару формулировок, мимоходом высказался о возможности толковать Гумилева-отца двояко, обругал составителей кроссворда…

– За что, не помните?

– Как обычно. За безграмотность.

– Да уж, – кивнул полковник, – безграмотность теперь, как Пушкин. Наше всё… Спадников ведь умер от обширного инфаркта?

– Как и «Надежда Константи…»… Простите, как и его жена.

– Неприятное совпадение, но со Спадниковой есть один нюанс; в медицинское заключение он не вошел, так как все пробы дали отрицательный результат. Нет, инфаркт бесспорен, но на руке покойной обнаружен след, первоначально принятый патологоанатомом за змеиный укус. Ни яда, ни змеи не обнаружено, и все же имейте это в виду, тем более что вы – наследник.

– Клетка без канарейки, укус без змеи, рельсы без поезда… – Шульцов осекся, потряс головой и взглянул на разом напрягшегося соседа: – Аркадий Филиппович, это может быть банальным техническим сбоем, но когда мы со Стасом ехали на кладбище в день рождения Спадникова, шлагбаум и светофор вели себя так, словно прошел поезд. Однако ни мы, ни водитель его не видели.

– В котором часу это было, не помните?

– Помню. – Историк назвал время. – А что слышно про старух?

– Живут себе… Коммунальные услуги оплачивают в срок, с соседями ссорятся умеренно, даже на выборы ходят, но если взглянуть в развитии…

В развитии выходило интересно. Аркадий Филиппович умудрился поднять архивы и разыскать кучу свидетелей. Трое бывших участковых уполномоченных, врачи, прошлые и настоящие соседи… Каждый знал и помнил немного и над тем, что помнил, не задумывался – незачем было, но из пожелтевших бумажек и мелких, полузабытых эпизодов складывалась сюрреалистическая мозаика.

В дореволюционном прошлом квартиры на четвертом этаже солидного доходного дома фактов чертовщины выявить не удалось. Дальше тоже ничего загадочного – коммуналка, в которой к 1941 году было семеро ответственных съемщиков, война и Блокада, принесшие обитателям квартиры не больше беды и смерти, чем прочим ленинградцам, послевоенное житье-бытье… Из прежних жильцов в дом с вазами и странной кованой штуковиной вернулись немногие. Пустующие комнаты заселили, и в одну из них въехала редкостная склочница с красивой фамилией Виноградская. Соседи тоже оказались не промах, начались скандалы. Во время одного из них Виноградская схватила вешалку-стояк и, разогнавшись по длинному коридору, насмерть забодала своего врага. Шел 1947 год…