Юрий Леднев - Странный остров

Орест долго и задумчиво глядел на них. Потом глянул на себя в зеркало, поправил маршальскую фуражку и быстро выскочил за дверь.

— Ты куда? — прокричали вслед убежавшему композитору друзья, но в ответ раздался только хлопок закрывавшейся двери.

— Что он затеял? — озадаченно проговорил поэт.

— Не бойтесь, он не пропадет, — сказал Пат. — Он у вас смелый. Такие не пропадают… — И с хитринкой засмеялся.

— Пойдем и мы отсюда набираться смелости, чтобы не пропасть, — сказал Георгий.

Все посмотрели на него, будто в его словах был и в самом деле какой-то смысл, и молча вышли из телепункта.

Известно: во всяком секрете, в каждой тайне есть некий изъян, то есть: антисекрет, антитайна. Чем строже секрет — глубже тайна, тем шире этот изъян в них. Это как бы две стороны одной медали, и одно без другого существовать не может. Вот почему секреты постоянно раскрываются, а тайное становится явным. У каждой стороны есть и своя служба, которая оберегает их содержание: одна прячет секретное и тайное, другая их выведывает. Надо сказать: обе службы всегда действуют успешно! Бывает, что сторона медали поворачивается силой нечаянных обстоятельств, и тайное, как бы само собой, раскрывается. Точно так, как шаловливый ветер может внезапно дунуть на платье модницы и совершенно нечаянно обнажить ее белую ножку…

Когда Орест прибежал к аэродрому, он первым делом поглядел на взлетное поле и с радостью отметил: «Боинги» стояли на взлетных полосах. У таможенного домика сердце его учащенно застучало. Он нажал знакомую кнопку вызова. Из двери выскочил знакомый майор. Увидев Ореста в маршальской форме, он отдал ему честь. Композитор снисходительно, как старому знакомому, пожал руку майору, что тому очень польстило, судя по расплывшейся улыбке, и спросил, кивнув головой в сторону самолетов:

— Когда летит первый?

Майор, глянув на часы, отчеканил:

— Через тридцать две минуты и пятнадцать секунд!

— Сейчас я приду с представителями… Нас будет трое. Понимаете?

— Слушаюсь!

— Оформите поскорее три пропуска. Я через десять минут их приведу… Может, через пятнадцать… Пароль у меня. — Орест говорил солидно, снисходительным тоном, как старший младшему, и, вынув из кармашка пакетик, что остался от Брена, махнул им в воздухе и сразу убрал.

— Будет сделано! — с готовностью отрапортовал майор.

— Я скоро! — Орест, медленно повернувшись, неторопливым шагом стал подниматься по тропинке, хотя душа у него рвалась бежать, лететь, мчаться со скоростью урагана к своим друзьям, чтобы скорее использовать подвернувшуюся возможность… Он побежал только тогда, когда заросли деревьев скрыли его от взгляда майора.

А дальше все пошло, закрутилось, как в финале захватывающего кинобоевика. В бутафорской маршальской форме друзья беспрепятственно миновали таможню и в сопровождении подобострастно улыбающегося майора дошли до трапа, по которому забрались в салон. Он был совсем пуст, без пассажиров. Их встретила там очаровательная стюардесса и пригласила сесть в кресла, произнеся при этом нелепую фразу, вероятно, от волнения при виде сразу трех моложавых маршалов: — «Битте, синьоры!» Хотя ни немецкого, ни, тем более итальянского ни в одном из друзей не проглядывалось. Этот казус и был единственным за все время пребывания в салоне «Боинга», который благополучно перенес нашу троицу с острова на континент…

Когда друзья удобно расположились в креслах, Орест вынул из кармашка пакетик с изображением орла и властно бросил:

— Взлет!

Заработали моторы и, разбежавшись по взлетной полосе, самолет взмыл в небеса.

За все время полета друзья из чувства осторожности молчали, памятуя, что в неизвестной чуждой обстановке молчание — не только золото, но и верный способ спасения от беды. Они улетали от злополучного острова, а в душе томилась беспокойная мысль: как бы не обнаружился обман, как бы не повернули их назад. Только их глаза не вняли осторожному рассудку; взоры всех троих с шаловливым чувством постоянно скользили по чудной фигурке молодой стюардессы, которая ловко и кокетливо порхая между креслами, пыталась удержать в равновесии поднос, на котором она носила коньяк и разные деликатесы для молодых адмиралов.

Через несколько часов полета самолет приземлился в одном из аэропортов европейской столицы. Там, на взлетной полосе, стоял и наш красавец аэрофлота ТУ-154, работающий на международных авиалиниях. А как наши герои, перебравшись в кусочек летающей родной акватории, благополучно прилетели в Шереметьево-2 (эпизод чисто формальный), мы описывать не будем. Главное — они снова очутились дома!

Еще пророки говорили: «Самая лучшая дорога — дорога домой». Правдивость этой библейской истины поэт испытал в полной мере, возвращаясь после долгой разлуки к родным пенатам.

Как только Юрий вошел в подъезд своего дома, неведомая сила вдруг сделала его тело невесомым, придала ему крылатость, и поэт почти летел до пятого этажа, не чуя под ногами ступеней бетонных маршей лестницы.

Надавив на кнопку звонка и подождав достаточно для того, чтобы убедиться — дома никого нет, он нагнулся и достал ключ, который лежал, как обычно, под ковриком, — о чем знали все воры и другие любители визитов по чужим квартирам. Через минуту он уже втянул в себя самый сладчайший аромат милого родного очага. В восторженном удивлении бродил Юрий по квартире, разглядывая, словно впервые, до боли знакомую обстановку. Стол, диван, стенка с книгами, телевизор, картины, детские игры, кровати — все стояло на прежних местах, но в новом, более приятном счете. Казалось: все вещи улыбались хозяину, как старые верные друзья, обрадованные встречей после разлуки. Все это было очевидным, но и невероятным!

Время — послеполуденное.

Ольга, вероятно, сейчас на работе, а дочь в детском комбинате. Он не стал звонить жене, решив, что нежданная встреча с мужем будет для нее приятнее.

Юрий принял с дороги душ, который считал эликсиром бодрости и здоровья, потом пообедал, разогрев суп и вермишель на газовой плите. Включив сразу радио и телевизор, он, под их аккомпанемент блаженно развалившись на диване, стал просматривать газеты и журналы, накопившиеся в корзинке за время его отсутствия.

Даже бегло пробегая по заглавиям и рубрикам, вникая в смысл публикаций, он с удивлением убеждался, что в жизнь общества нахлынула, ворвалась какая-то новая, необыкновенная волна. Газеты и журналы печатали в изобилии такие необычные откровения о незыблемых ранее устоях систем и бытия, захватывая при этом такие высоты и масштабы иерархической пирамиды административного правления, высвечивая их настолько недозволенно и критически непривычно, что Юрия взяла оторопь. Казалось, завтра же эти газеты и журналы закроют, а весь их штат редакторов и корреспондентов посадят в тюрьму и расстреляют, как врагов системы, так долго и упорно создаваемой огромным штатом государственных учреждений, где целые армии чиновников-бюрократов блюли в строгости и благоговении цифру и процент, инструкцию и параграф, заслонявшие все интимное, частное, личное.