Юрий Леднев - Странный остров

Время подкатило к 18–00, когда заканчивалась работа у жены. Подождав минут пятнадцать, он позвонил в деткомбинат; там ему сказали, что его дочь только что взяла из группы мать.

Очень скоро зашуршал ключ в замке, и он услышал в коридоре дорогие, как самая лучшая музыка мира, желанные голоса:

— У нас дома кто-то есть… — пропела божественная скрипка.

— А кто? — отозвалась пикколо-флейта.

В нетерпении он выскочил в коридор, и на нем сразу же повисли в объятиях два самых дорогих человека на всем свете — жена и дочь.

Семья в твоем родном доме! Скажите, дорогие читатели, что есть для нас дороже на этом свете? Ничего! — ответите вы. И это верно! Но почему же в нашем мире процветает непонятная сила и страсть Асмодея, разрушающая семьи, эти драгоценнейшие, но такие хрупкие в наш век ячейки людского общества? Где же злые корни причин, иссушающие среду семьи, в которой — самая благодатная почва для прорастания и вызревания самых здоровых зерен человеческой жизни. Семья! Не в тебе ли смысл спасения человечества?

Когда боги любви Венера и Эрот, исполнив свой священный долг, отлетели от супружеского ложа, Ольга крепко уснула.

Но для поэта блаженный покой наступил не сразу. По дороге к царству сновидений, куда, по преданию древних, добрые волшебники уносят души спящих, мешала, путалась неспокойная мысль: где-то далеко в океане, на острове Благоденствия, создается полиместериновая цивилизация манекенов, которая по зловещему замыслу ее творящих должна в скором будущем заменить на Земле человеческое общество. Видимо, эта мысль и задала программу, по которой возникла картина сновидения Юрия.

Снилось ему, что он снова на острове. Там сейчас правит ядерный президент. Взорвать остров Благоденствия — этого ему теперь мало. Он купил себе право произвести ядерный взрыв сразу на всей нашей планете. С острова, как змеи, тянутся бикфордовы шнуры к мощнейшим ядерным зарядам, подложенным под все континенты земного шара. В окружении охранников-манекенов щупленький ядерный президент со зловещим видом стоит на балконе Дворца правителей. На его физиономии играет в дьявольском торжестве улыбка, в которой проступила тупая ненависть ко всему человеческому.

Перед дворцом, на площади, где сошлись концы бикфордовых шнуров, с обреченными лицами стоят Пат и Массимо. В руках они держат зажженные факелы и готовы по приказу президента поджечь запальные шнуры. Увидев эту картину, поэт в морозящем ознобе страха ощутил затрепетавшей душой надвинувшуюся всеобщую гибель. Этот смертельный страх пронизывал сейчас вокруг все — небо, море, деревья, умолкнувших птиц. Вот ядерный президент поднял руку, и факелы технических клерков потянулись к запальным шнурам. Тихо и скорбно зазвучала похоронная мелодия. И все замерло. И во всем проступила предсмертная жуть. И вся природа обреченно умолкла. Только где-то в вышине жалобно вскрикнула птица. Вот сейчас будут подожжены шнуры, роковой огонь помчится к зарядам, подложенным под континенты, и планета погибнет. В отчаянном порыве Юрий хотел кинуться к клеркам, чтобы успеть выхватить у них факелы, но, как это бывает во сне, ноги у него одеревенели. Он попытался крикнуть, но губы онемели. Он напрягся в невероятном усилии, чтобы побороть в себе оцепенение. И вдруг из его души вырвался отчаянный стон. Стон раскатился, полетел над миром, срывая оцепенение. И в бессловесном стоне проявился четкий, ясный смысл содержания. Оно было понятным без всяких слов всему живущему в этом мире:

— Остановитесь! Не убивайте планету! Мы все погибнем!

Услышав призыв Юрия, клерки бросили факелы и убежали. В злобной ярости президент протянул руку к поэту, вцепился ему в плечо, Юрий дернулся в попытке высвободиться и… проснулся!

Над ним склонилась Ольга. Она трясла его за плечо и со слезами спрашивала:

— Что с тобой, Юрочка? Что с тобой, милый…

Сон был настолько ярким, что проснувшееся сознание Юрия медленно возвращалось к реальности.

— Ну, что с тобой, милый ты мой? — Ольга обхватила его голову руками, прижав к своей теплой, полной нежности груди.

Юрий рассказал жене свой сон, а она, слегка пожурив его, предложила принять элениум, который был всегда в их домашней аптечке. Она хотела было принести лекарство, но Юрий остановил жену:

— Не надо мне снотворного! Я лучше попью чайку на кухне. А ты иди спать. Бай-бай… — Успокоив жену, он ушел на кухню, прихватив с собой полпачки чистой бумаги и шариковую ручку.

Поставив чайник с водой на газовую грелку, он сел за стол и приготовился творить. Он задумал создать грозную поэму, предупреждение всему человечеству. Юрий вывел на листке ее название «Остров благоденствия». Но, подумав, зачеркнул и написал другое — «Манекения». Еще подумав, решил, что от Манекении сильно отдает Гулливерией. Поэтому он перечеркнул название вторично.

В отличие от многих поэтов Юрий творил с заглавия. Если к поэтической идее он находил емкое, точное заглавие, то и стихи получались выстроенные, складные, как песня. В заглавии творения, как в зерне злака, заключалась вся форма, все содержание.

Юрий задумался, перебирая варианты точного названия поэмы. Он прошелся по кухне и нечаянно задел головой дверку кухонного шкафа, которая была открыта. И — странны повороты творческой мысли — в его мозгу вспыхнуло, как сполох: «Осторожно! Манекены!» В этих двух словах и определилось, как в семени, все древо будущей поэмы. Сразу же, как мотор, получивший приток бензина, заработало вдохновение.

Вдохновение поэта! Какая богатая палитра чувств и дум! О, сколько умещает в себе яркой, богатой жизни только один-единственный миг твой! Ни кистью, ни словами, ни звуками выразить твой мир невозможно! Веками силится сделать это творец! Но безуспешно: все получается приблизительно.

Вдохновение творца! Как же хрупко оно! Как пламя свечи на ветру. Зажжется, полыхнет… Но дунул ветерок житейской суеты, потянул сквознячок забот мирских, и — нет его, угас и больше не горит. Теперь сиди и жди, когда осторожная, пугливая муза снова явится к тебе с горящим факелом. Ох, не любит Эрато суету и заботу житейскую! Мирская суета и забота, как вода для любого огня, а для священного горящего факела поэтической музы особенно! А в наш неспокойный, прагматичный век Эрато очень капризной и пугливой стала! Не случайно истинные поэты, как только почуют ее огонек в своей груди, спешат сбежать подальше от домашних забот в свое заветное Болдино.

Как жалок становится поэт, в душе которого угасает огонь вдохновения! Захиреет он духом, станет тучен телом, оглохнет сердцем, ослепнет душой…

Итак, вернемся к нашему поэту… К нему как раз явилась Эрато. Душа его и сердце пылали вдохновением.