Тим Скоренко - Вдоль по лезвию слов (сборник)

«Что это?» – спросил он.

«Лекарство», – ответил я.

«Что за лекарство?» – спросил он более настойчиво.

«У меня есть хронические заболевания, которые требуют регулярного приёма препаратов», – сказал я.

«Покажи», – потребовал он.

Я не знал, что делать. В общем, он не имел права требовать у меня показать таблетки. Я мог уйти. И больше не вернуться. Я чувствовал, что именно это и произойдёт, если я откажусь. Но что-то заставило меня достать пластинку таблеток и дать ему.

Он прочитал молча и вернул мне упаковку.

«Извини», – сказал он.

Я знаю, о чём он подумал. Моя женственная красота плюс мужские гормоны однозначно навели его на мысль, что я изменил пол. Что раньше я был женщиной. На самом деле я с сочувствием отношусь к гомосексуалистам. У меня был выбор, а у них – нет. Когда мужчина рождается женщиной или наоборот – это страшная психологическая травма, по-моему. Поэтому я сторонник перемены пола для гомосексуалистов. Правда, я не могу понять тех, кому доставляет удовольствие быть мужчиной и любить мужчину (или быть женщиной и любить женщину). Это уже – болезнь, а не случайная ошибка Творца.

В общем, он не изменил своего поведения по отношению ко мне. Предположив, что раньше я был женщиной, он остался так же немногословен и мастеровит.

По окончании первой съёмки он спросил меня, сколько я беру в час за позирование. Я назвал сумму. Он стал платить мне примерно на пятнадцать процентов больше, что меня устраивало. В деньгах он явно не нуждался.

Он сказал, что не будет рассказывать, в чём состоит его замысел относительно меня. Он никогда не говорил моделям, для чего их снимает. Он просто просил изобразить то или иное чувство, какие-либо эмоции или движения.

Мы договорились, что я буду приходить к нему в понедельник, среду и пятницу в течение одного месяца. Он сказал, что сможет закончить работу как раз за это время. Платил он мне наличными, без всяких договоров, просто отдавал деньги, и всё. Меня такое тоже устраивало, потому что львиную долю моих доходов обыкновенно отнимали налоги.

Хотя он и скрывал итоговую цель съёмки, конечно, я догадывался о его замысле. Мы гуляли с ним по пристани. Я – в шортах и кроссовках, хотя было уже довольно холодно. Он заставлял меня бегать и снимал на бегу. Он снимал меня, когда я отжимался, когда я подтягивался на турнике, причём снимал безостановочно: на одно отжимание он умудрялся истратить по две плёнки. Мне казалось, что я уже знал секрет его будущей выставки. Её посетитель каким-то образом должен был двигаться по залам очень быстро: возможно, Фотограф планировал поставить там что-то вроде траволатора. И фотографии на стенах должны были слиться в мультфильм, в киносеанс. Хотя это только моё предположение: я до сих пор не знаю, что задумал Фотограф.

А потом произошёл перелом. То, что привело к краху.

На третью неделю съёмок он сказал мне:

«У меня открылась выставка в галерее Фридриха Киршнера».

Конечно, я изменил название галереи. Чтобы не создавать проблем её владельцу.

Я пошёл посмотреть на экспозицию. Не мог же я пропустить выставку своего Фотографа.

Галерея Киршнера располагается на окраине. Это большое современное серое здание с квадратными окнами, в стиле социалистического кубизма. По меньшей мере, такой стиль у меня ассоциируется с советскими домами-коробками и с Казимиром Малевичем. Это личные ассоциации, не стоит воспринимать их как что-то серьёзное.

Постоянного интерьера в галерее нет. Как и в большинстве современных художественных салонов, он меняется от экспозиции к экспозиции. Я зашёл в галерею, сдал куртку в гардероб и оказался в первом зале. Он оказался серым, этот зал, абсолютно серым, как всё здание снаружи. И в зале не было фотографий. Точнее, была – только одна.

Она занимала всю противоположную от входа стену и была не чёрно-белой, а скорее, серой, как стены зала, как всё здание, как теперь, ранней зимой, весь город. Фотография изображала девушку. Она стояла чуть сбоку, занимая не более четверти площади снимка. Она смотрела в объектив огромными чёрными глазами, в них сквозило какое-то недоуменное выражение, будто её ошеломило, что кто-то её снимает. У неё было длинноватое лицо, чуть непропорциональное, тонкие губы и пышные чёрные волосы, кудрявые, непокорно разлетающиеся во все стороны.

Она была прекрасна, чёрт побери. Я подумал тогда именно так: «Она прекрасна».

Почему-то чёрные кудрявые волосы и орлиные носы у меня всегда ассоциируются с евреями. Нет, не с расистской точки зрения: просто как предмет принадлежности к национальности. «Немецкий еврей» – это что-то страшное теперь; когда мы слышим подобное словосочетание, перед нами появляются картины измождённых тел, вырванных с мясом золотых коронок, толпы скелетов, бредущих в яму. И одновременно – толстые курчавые эмигранты, сидящие в своей Америке на мешках с перечёркнутой S-кой.

Нет, если говорить о евреях как о расе, как о человеческом фенотипе, они очень красивы. Рыжие – ладно, но когда я вижу кудрявых черноволосых девушек с тонкими профилями хищных птиц, я останавливаюсь и провожаю их взглядом. Моя жена была красива, но не так. Иначе. Просто красива, и всё. Здесь красота – другая, странная, изящная. Её боишься повредить случайным прикосновением.

А может, всё это – чушь. Это тоже – моя мысль в тот момент. Может, она цыганка, или армянка, или просто немка, но вот такая получилась внешность.

Я прошёл дальше и оказался во втором зале.

Первой фотографией был снимок какого-то выпускного класса или курса, не знаю. Тоже серый, чуть зернистый. Множество едва читаемых лиц. Пятой слева в третьем ряду стояла она, и это было понятно с первого взгляда. Её лицо просматривалось так же плохо, как и остальные, но почему-то я нашёл её сразу.

Таким же образом оказались сделаны все фотографии в этом зале. Она была везде, и ни одно лицо ни с одной фотографии я не запомнил, хотя в некоторых случаях в центре внимания Фотографа оказывались совершенно другие люди. А замечал я – только её, на заднем плане, всё с тем же удивлённым выражением огромных глаз.

Третий зал оказался одновременно и последним. Там была она – в жизни. Просто случайные цветные фотографии. Смеётся с друзьями (один обнимает её стройную ногу), лежит на кровати, извиваясь подобно пантере, идёт по осеннему парку, сидит на корточках и смотрит куда-то вверх. Случайные кадры, вполне вероятно, заснятые не самим Фотографом.

Над выходом – последняя фотография, сделанная в том же интерьере, что и первая. Она точно так же смотрит в объектив, только поза чуть другая.

Я вышел и посмотрел на часы. Два маленьких зала я изучал в течение трёх часов. Я совсем не заметил, как пролетело время.