Тим Скоренко - Вдоль по лезвию слов (сборник)

Этрея стала вторым после Земли миром, пригодным для обитания людей – по меньшей мере, так утверждали астрономы. Если переход закончится удачно, уже следующая экспедиция совершит высадку на планету для подтверждения гипотезы.

– Господа, у нас проблемы, – вдруг сказал Деггет.

Все посмотрели на капитана. Тот нахмурился и переключил тумблер. Изображение планеты снова сменилось звёздным пейзажем.

– Это вид с боковой камеры, – сказал капитан.

– И что? – спросил Малкин.

– С боковой камеры мы должны видеть поверхность планеты. А мы только что видели её с задней камеры.

Он снова переключился на вид планеты. Этрея чуть уменьшилась в размерах.

– Мы не на орбите. Мы дрейфуем в сторону от Этреи, – констатировал Борхес.

Ни о какой проверке самочувствия речи не шло. В 13:23 у пульта управления остались Деггет и Филлис. Малкин и Борхес сидели в креслах, накрепко пристёгнутые. Борхес аккуратно, пока никто не обращал на него внимания, вынул крестик из-за щеки и повесил на шею. Цепочка была коротенькой, но её хватило, чтобы крестик полностью скрылся за воротом комбинезона.

– Включаю маневровые двигатели, – отчеканил Филлис.

– Координаты точки заданы.

Корабль тряхнуло.

– Ты знаешь, какое у нас окно? – спросил Малкин Борхеса.

– Около секунды.

– Одна целая триста двадцать пять тысячных секунды, – сказал Малкин.

– У них получится. Они тренировались два года.

Малкин замолк.

– Мы вышли на орбиту, – сказал Деггет.

– Сколько потеря? – спросил Филлис.

– Двадцать семь минут четырнадцать целых восемьсот четырнадцать тысячных секунды.

– Сейчас рассчитаю.

Конечно, Филлис считал не сам. Вычислительная система корабля считала данные до пятисоттысячного знака, чтобы исключить малейшую погрешность. На схеме, которая высвечивалась на экране, отображалась точка, куда они должны были попасть в определённый момент времени для того, чтобы переместиться обратно. Связь на таком расстоянии не действовала. Поэтому Центр открывал гиперпространственный переход трижды. В 14:22:276, в 15:56:491 и в 17:03:449. На большее у Центра просто не хватало энергии. Если корабль не попадает в точку перехода точно в срок, он не совершает прыжка, а продолжает движение по орбите.

Если корабль не попадает в точку перехода ни в первый, ни во второй, ни в третий раз, он остаётся на орбите. Или на планете. Когда придёт помощь и придёт ли она вообще – неизвестно.

– Сделано. Скорость движения по орбите задана.

Вздох облегчения Деггета услышали все.

– Тринадцать сорок три. Полагаю, имеет смысл приступить к трапезе, джентльмены, – сказал Филлис.

– Выполним хотя бы часть программы? – с ехидцей спросил Малкин.

– Угу, – хмыкнул Филлис.

Деггет плюхнулся в кресло, обмяк, расслабился.

– Распаковывайте, – сказал он.

Малкин открыл шкафчик в боковой стенке отсека и извлёк металлическую коробку.

– Выглядит как школьная ссобойка, – улыбнулся Филлис.

– Она, похоже, и есть, – подытожил Малкин.

В коробке был полный набор обыкновенной пищи: четыре порции саморазогревающихся бифштексов, гарнир, салаты, фрукты, сладкие кексы на десерт, четыре небольших термоса.

– Когда-то ели из тюбиков, – мечтательно сказал Деггет, вонзая в свой бифштекс вилку.

– Да уж, романтика… – отозвался Филлис.

Из каждого кресла выдвигался маленький столик, позволяющий есть в достаточном комфорте. Некоторое время раздавалось только молчаливое чавканье.

– Интересно, кто в последней гонке выиграет… – сказал Филлис.

– Бинтэм, – отрезал Деггет.

– Я за Крэйвена, – прошамкал, жуя, Малкин.

– Молод чересчур.

– Зато быстр.

– Бинтэм выигрывал титулы четыре года подряд, такое до него никому не удавалось. Думаешь, не сумеет выиграть пятый?

– Ну, он же не абсолютен. И ему сорок один год.

Борхес не любил автогонки. Фамилии гонщиков он изредка слышал в СМИ и от знакомых, но в перипетии гоночных сражений не лез. Мария когда-то немного увлекалась мотоциклетными соревнованиями, но это у неё быстро прошло, а Борхеса она заразить не успела.

– Надо сменить тему, – сказал Деггет в 14:00, – а то наш Фернан заскучал.

Борхес выдавил из себя улыбку.

– Например, надо проверить коррекцию курса, пока ещё двадцать минут осталось. Игорь, уберёшь?

Малкин потянулся.

– Всегда я. О’кей, уберу.

Уборка заключалась в сваливании остатков пищи и мусора всё в ту же коробку и запихивании её в стенную нишу.

– Слушайте, мы ведь поели, масса коробки уменьшилась… Почему мне не позволили взять значок с флагом? – спросил Деггет.

– Проехали, – ответил Борхес. – Эту тему мы уже обсуждали.

Борхеса мучила навязчивая мысль, что в неправильном курсе был виноват он. Он ведь единственный, кто нарушил инструкцию. Взял с собой запрещённый предмет. Он чувствовал крестик кожей и вспоминал Марию, вспоминал её слова. И верил, что ничего не случится.

14:18. Все сидели на своих местах. Курс был откорректирован. Наступал самый ответственный момент: гиперпространственный переход без усыпления космонавтов. Все молчали. Борхес думал о Марии, потом его мысли перескочили на Бога, он стал молиться. Борхес осознал, что боится. Остальные казались ему бесстрашными: он скосил глаза и увидел хладнокровное лицо Деггета с поджатыми губами. Деггет выглядел сильным и неустрашимым, каким-то средневековым героем, рыцарем без страха и упрёка. Остальных Борхес не видел, но был уверен, что они столь же хладнокровны.

Он закрыл глаза. 14:21.

Прошла минута. Вот сейчас.

Ничего не случилось. Корабль не тряхнуло, он не изменил курса, а на открытом обзорном экране всё так же отражалась Этрея.

Первым вскочил Деггет. Он отстегнулся, подбежал к пульту и стал что-то рассматривать.

– Они не открыли проход! – воскликнул он. – Компьютер не мог ошибиться в расчётах!

Он обернулся к остальным. Малкин и Филлис тоже вскочили; все трое столпились около пульта. Борхес смотрел на них. Он был абсолютно спокоен. Причину этого спокойствия он не смог бы объяснить и сам.

– Дьявол! – выругался Филлис. – Мы вышли на второй круг с повышенной скоростью! Опять нужно корректировать…

– Если они откроют проход во второй раз, – сказал Малкин.

– Молчи. – Голос Деггета был серьёзен.

Деггет колдовал у пульта. Ни в чьей помощи он явно не нуждался; на его обыкновенно улыбчивом лице была написана сосредоточенность, тяжёлая складка легла между бровей. Филлис стоял рядом: он ничего не делал, но спокойно сидеть не мог. По лицу Малкина прочесть что-либо было невозможно, оно ничего не выражало. Казалось, в кресле сидит раскрашенная баварская кукла с лихорадочным ярко-красным румянцем на белоснежных круглых щеках.