Алексей Удалов - Дар страны Мидос

Только что, видно, подошла.

Волосы у нее были выгоревшие, и сама она была вся, как будто подсохшая на солнце, худая и нескладная.

Наша, заключил Бережной, угнали на работу.

— Эй! — громко шепнул Макар. — Привет, я свой!

Девушка резко смолкла, вздрогнула, выронила из руки тряпку, но тут же поймала ее другой рукой. Медленно повернулась и напряженно смотрела.

— Не бойся, я свой — разведчик!

Но соотечественницу это не обрадовало, она еще больше напряглась.

— Как тебя зовут? — спросил разведчик.

Помедлив, она сказала:

— Клава.

— Ну вот, умница. В доме кто живет?

— Герр и фрау. И их дочь Линда… Еще сын на время приехал.

— А военная форма в доме есть?

— Есть.

Макар оживился, особенно после того, как уточнил, что форма офицерская.

— А ты можешь мне ее, ну… принести. Незаметно.

Клава тяжело смотрела на него.

— А со мной что будет?

Бережной спохватился:

— Заметят, да?

— Молодой хозяин убьет. Он злой на русских. Его ранили, после госпиталя отпустили домой, а скоро опять на фронт, — она сузила глаза. — Надеюсь, теперь его там прикончат.

Макар тоже сузил глаза.

— Бьет?

Она усмехнулась.

— Насилует?

Девушка отвернулась и снова стала развешивать белье.

— Ты бы спросил лучше, кто меня за эти два года не бил и не насиловал.

Макар закусил губу.

— Скажи, разведчик, когда вы нас освободите? Надоело все…

— Скоро, Клава! Очень скоро!

Она снова застыла с тряпкой в руке.

— Когда?

— На днях. Если у меня все получится. А нет — то в следующем мае точно все кончится. Победа наша будет — полная и безоговорочная! Так что держись, сестренка. Но вообще-то, я планирую на днях…

Клава, не мигая, переваривала услышанное. А Макар спросил:

— Скажи, где сейчас этот твой герой, злой на русских?

— Пошел к своей фролин, через три квартала. Там у него любовь.

— А когда вернется?

— Когда как. Ближе к ночи.

Ответив еще на несколько вопросов, взяв пустой таз, она сказала:

— Мне пора. И ты уходи. Фрау заметит — донесет. Старайся разведчик, спаси нас.

Девушка повернулась и ушла к сараю.

Ну что, шансы появились. Это хорошо, что огородами ему ходить ближе… Надо подумать, как к нему подступиться. Проще всего, пожалуй, взять человека на имена — его и родственников. Как там Клава их назвала?..

Чем дальше темнело, тем больше это было на руку Макару.

Вот, наконец, в сгущающемся сумраке он увидел приближающегося по тропинке вдоль дороги человека. В форме, молодой. Наверно он. Лишь бы с дороги из машины кто-нибудь случайно не увидел.

Всё. Бог не выдаст, свинья не съест.

Макар вышел на тропинку и пошел навстречу с сияющим лицом, сильно подволакивая негнущуюся ногу.

— О-о, неужели это Герман! Заставляешь долго себя ждать, дружище! Герр Фридрих еще днем сказал мне, что ты ушел к своей фройляйн! Наслаждаешься мирной жизнью? Эх, вояка! Как я рад тебя видеть!

По мере сближения офицер начал выказывать первые признаки недоумения. Всматриваясь, он не признавал в Макаре знакомого. Оставалось несколько метров.

— А я вот отвоевался, — не умолкал Макар. — Хорошо еще так, а ведь мог бы и там остаться… Хорошо адресок твой сохранил.

Они совсем сблизились, немец остановился.

— Я вас не помню, — было видно, что он растерян и, вроде, хочет в ответ на такие изъявления чувств, обрадоваться встрече, но здравомыслие явно вычеркивает непонятно одетого незнакомца из списка друзей-товарищей.

Тут мешкать нельзя.

— Да ты что!? — весело изумился Макар. — Правда не узнаешь?

Тот снова сконцентрировал взгляд на лице Бережного и получил резкий удар снизу в челюсть. Упал на спину. Водя по сторонам головой с выпученными глазами, рванул правую руку к поясу.

Пистолет. Этого Макар боялся больше всего.

С истерическим рычанием он подпрыгнул и, что было сил, как ломают толстые палки, припечатал ногами грудь «старого приятеля». Там что-то мерзко хрустнуло и чавкнуло, и изо рта лежащего вырвался надрывный до смерти выдох. Тело обмякло.

Макар присел, осмотрел его, крепко сжал зубы. Так, не разжимая зубов, он оттащил поверженного противника с тропинки в кусты, раздел его и, кое-как отряхнув форму, облачился в нее, влившись в ряды доблестного вермахта. Форма была чуть маловата, но по швам не трескалась — и то ладно. Потом он забросал бесчувственное тело травой, свою одежду спрятал в других кустах.

Ну вот и все. Не хотелось становиться убийцей, но что поделаешь. Если его поймают, то с ним, наверно, поступят еще хуже. Война.

Теперь, не теряя времени, пока ночь, надо найти дом Штауффенберга.

Макар помнил наизусть адрес и примерное месторасположение дома, где находится квартира полковника. Но Ваннзее — все-таки целый пригород, протопать придется прилично. Да еще почти во мраке. Кругом неукоснительно соблюдается режим светомаскировки. Иначе нельзя, этим летом авиация союзников уже вовсю расчищает в Берлине места под новые строительные площадки.

Бережной вышел на большую улицу и пошел по ней, по памяти ведя по воображаемой карте линию, и прикидывая, когда сворачивать. Останавливался, тыкался в переулки и возвращался обратно.

Так и нарвался на патруль.

Его осветили фонариком. Их было двое, на животах поблескивали в отсветах электрического луча знаменитые автоматы МП-40.

— Вы, похоже, заблудились, господин обер-лейтенант?

Сейчас будет проверка документов… Бережной обреченно затаил дыхание и нащупал в кармане кристалл.

Но сознание и все существо его не хотело сдаваться. С позором вернуться в Мидос, не выполнив задуманного, было невозможно. Напряжение, как и чуть раньше, на тропинке, опять пролилось словесным потоком:

— Да, ребята, я заблудился. Я заблудился в жизни! И выхода не вижу! Послезавтра меня снова отправят на восточный фронт… Больше я не вернусь оттуда, я знаю. А мне только двадцать восемь лет! Вы были там, ребята? — он нервно пытался разглядеть их глаза. — Вы видели этих русских варваров? Они прут по телам своих убитых солдат! Их убиваешь, а они наступают!.. Это сама смерть шагает на нас! Что мне делать!! — почти закричал он. — Я знаю, знаю. Надо напиться. Иначе голова взорвется…

Он отвернулся и пошел в переулок.

— Господин обер-лейтенант! — крикнули ему вслед.

— А… — махнул он рукой, не оборачиваясь. Палец другой руки лежал на кнопке кристалла.

Больше его не окликали. С его академическим немецким, да еще природным берлинским выговором, его скорее всего приняли за офицера-интеллигента, сбрендившего от действительно что-то уж слишком тяжелых неудач на восточном фронте, где в целом — это общеизвестно — скоро произойдет решительный перелом.

Вобщем, прокатило. Его поняли и, видимо, посочувствовали.