Фриц Лейбер - Серебряные яйцеглавы

— Эй, — отреагировала няня Бишоп. — Кажется, вы говорили, что изменять схемы робота — величайшее зло в мире или нечто такое, с чем вы никогда бы не связались.

— Есть огромная разница между вмешательством в разум робота или человека — я имею в виду влияние на идеи и подмену ценностей — и желанием просто сделать их ленивыми, что и было в данном случае, — заметил Зейн. — Большинству людей нравится лень. Роботам тоже. Думаю, вопрос исчерпан.

…Следующая акция Зейна — реквизиция служебного флайера, в котором загулявшие законодатели устроили пьяные разборы на посадочном поле близ одного из курортов в пустыне, — была также удачной.

(— Вы отлично сделали, что забрали его, — отозвался подвыпивший конгрессмен. — Я помню, мои дружки начали драться из-за того, кто поведет флайер в Париж, чтобы прихватить несколько девочек и абсент, если вечеринка начнет затухать.)

Сигнал-четыре увел Зейна и Флэксмена обратно на запад, в огромное горное поместье с лужайками, одинокими дубами и белыми статуями нимф, преследуемыми гермафродитами. Ручной олень, напуганный гулом реактивных моторов заходящего на вертикальную посадку флайера, умчался к гигантской белой глыбе дома с рифлеными по фасаду колоннами. Дом оказался обиталищем писательской братии — вместе с их террористическим отделением «Сыновья Сивиллы»— и темницей мисс Блашес.

(— Да, эти зловеще-очаровательные ребята уговорили меня ехать с ними, — созналась розовая роботесса, — пообещав, что я буду цензировать их поэзию и писать назидательные сказки для только что сконструированных роботесс. Они были очень милы, пусть даже и не сдержали своих обещаний, — показали мне новые оттенки шерсти, помогали держать целый час пряжу и говорили со мной. Но эти старые великосветские дамы! — Ее анодированный алюминий задрожал. — Ничего, кроме жажды похоти, нецензурных слов и курения трубок. Я хотела, чтобы Зейн заткнул им рты их собственными бриллиантами и заварил их намертво, но он слишком мягкосердечен. — Роботесса с любовью посмотрела на героя дня через плюшевую кабину флайера, заваленную осколками бутылок и объедками закусок.)

Сигнал-пять — последний, а значит, сигнал Полпинты — привел Зейна, Флэксмена и мисс Блашес далеко за последнее пурпурное поле водорослей в Тихом океане, туда, где зловещего вида судно с низкими бортами рассекало одинокие волны сразу за трехсотмильной зоной. Это была тяжеловооруженная игорная баржа «Королева синдиката», слывшая старейшим в Солнечной системе плавучим казино. Вооружение баржи и точнейшая система наблюдения делали высадку с воздуха невозможной. Оставив флайер кружиться на расстоянии пяти миль от «Королевы синдиката», Зейн проверил водонепроницаемость своей конструкции тем, что прыгнул в море с реактивными двигателями от космического скафандра и запасными баками. Словно живая торпеда, он помчался к цели на глубине тридцать футов. Добравшись до баржи незамеченным, робот прорезал в ее днище дыру. Воспользовавшись начавшимся на судне переполохом, Зейн прикрепил к борту двигатели и баки и взобрался на палубу — эдакий истекающий водой железный Нептун с темной короной. Его радиокивер позволил в одно мгновение найти каюту, где мерзавец Филиппо Фениккья капал азотной кислотой на Полпинты — повернув тому телеглаз так, чтобы мог видеть, — пытаясь заставить мозг поклясться честью мамы, что будет работать на Синдикат в качестве банка памяти, прибора для устрашения и супершпиона. Рядовой шантаж второсортной издевательской фирмы с использованием консервированных мозгов уже не устраивал Гарроте.

(— Он действительно загнал меня в угол, — вставил Полпинты. — Если бы я поклялся, пришлось бы держать слово — этому научишься за двести лет или сойдешь с ума. Но, Боже, какие мгновения я пережил. Например, он говорил: «Подумай, как бы чувствовал себя предатель Синдиката, если бы открыл чемодан, а там — ты, смотришь на него своим глазом и говоришь, что он обречен». Из интереса я заупрямился — уж очень хотелось испытать чувство страха. Ну и вывести его из себя тоже было бы недурно. Та кислота не причиняла бы мне боли, понимаете? Всего лишь новые ощущения и, возможно, новые идеи. Правда, увы, опять на короткое время.)

Ворвись Зейн без предосторожностей в каюту, он был бы мгновенно парализован замыкающим лучом, направленным на него все предвидящим Гарроте. Однако робот нес перед собой медную сеть, сработавшую как решетка Фарадея. Увидев пятна на оболочке Полпинты, выеденные кислотой, он одним захватом вырвал щелочь, которую Гарроте держал наготове для нейтрализации кислоты, и с криком «Бандюге за заслуги!»— смазал другим предводителя гангстеров по физиономии, выбив тому половину зубов, снеся часть щеки и подбородка, половину верхней губы и кончик носа.

В тот же момент Зейн вылил нейтрализатор на Полпинты, подхватил его и, пролетев мимо обескураженных катастрофой гангстеров, прыгнул в море там, где были привязаны его реактивные двигатели. Сомневаясь в способности яйцеглава выдерживать давление воды, робот заскользил почти у самой поверхности, держа того одним захватом в воздухе…

— Что за поездка, ребята, — вставил последний и добавил со свистом: — Я почти чувствовал эту воду.

— Должно быть, это действительно было фантастическое зрелище, — заметил Зейн. — Таинственное серебряное яйцо мчится над верхушками волн…

— Не надо, у меня от этого мурашки по коже! — оборвал Флэксмен, дергая плечами и крепко зажмуривая глаза. — Извини, Полпинты.

…Выйдя из пятимильной зоны, Зейн научил по радио мисс Блашес, как опустить флайер, а Флэксмена — сбросить веревочную лестницу. Первое, что сделал робот, поднявшись на борт, — заменил Полпинты футляры…

— Не верю я в эту восьмичасовую чепуху, — прокомментировал яйцеглав. — Насколько помню, мы просто притворились бессознательными, чтобы попугать няню.

— Скажи мне одну вещь, Зейн, — заинтересовался Гаспар. — Что бы случилось, откажи твоя реактивная установка?

— Я бы, несомненно, пошел на дно, — невозмутимо ответил робот, — и лежал бы сейчас там, сжимая в руках Полпинты. И, если бы мой корпус и фонарь отказали, мы любовались бы красотами геологических отложений и глубоководной жизни. Или, зная свою натуру, я попытался бы достичь берега.

— Это заметно, — произнес конгрессмен окрепшим голосом, после того как плеснул себе в стакан ещё виски.

— В самом деле, сэр? — эхом отозвался Зейн.

— Что ж, в любом случае ты можешь возвращаться к проекту «Л» с чистой совестью, — резюмировал Гаспар.

— Это правда, могу, — согласился Зейн с разочаровывающей лаконичностью.

— Глядите, берег, — показала мисс Блашес. — Как удивительны огни Ныо-Анджелеса! Похоже на звездный ковер. О, меня обуревают романтические чувства.