Чарльз Ю - Как выжить в НФ-вселенной

(Он нажимает кнопку, и вся задняя стенка, вообще все, что за мной, отрывается и мгновенно пропадает из виду. Я остаюсь сидеть рядом с открытым краем, а лифт продолжает нестись по шахте на релятивистских скоростях — где-то, наверное, в четверть световой. Подошвами ботинок я почти касаюсь чистой энергии, в которую перешла материя вокруг нас, и только теперь понимаю, насколько хорошо кабина лифта была изолирована от внешней среды, от невероятного грохота снаружи, скрежета трения и ударов, шума реальности, в котором музыка небесных сфер смешивается с невероятным, невыносимым громыханием огромной стройплощадки, где постоянно что-то то ли возводится, то ли разрушается, то ли и первое, и второе вместе. При этом я продолжаю отлично слышать пилота, хоть он и не кричит, а говорит все тем же негромким голосом, который звучит как будто прямо у меня в голове.)

(Пилот берет меня за шею. Не в угрожающем смысле — просто как ребенка, который сам еще не может держать голову. У меня не получается его толком разглядеть, но я замечаю, что он все же похож на меня. Разве что мужественней, и растительности на лице чуть больше. Как если бы я все это время провел за штурвалом челнока, а не прохлаждался в службе поддержки. Твердой рукой пилот наклоняет мне голову, заставляя выглянуть наружу.)

Слушай меня внимательно. Ты хочешь найти своего отца?

Да, — с трудом выдавливаю я.

Так в чем дело?

Не знаю.

Придурок, это же твоя жизнь, твоя история.

Ну а чья еще-то? Ты или не ты написал «Как выжить в НФ-вселенной»? Что, будешь отнекиваться?

Но я ее не писал. Это все будущий я.

Будущий я, будущий я. Ты себя-то послушай. Идиотизм ведь полный. Ты сам-то кто, по-твоему? Вот ты представь, что есть такая твоя версия, которой известно все про все остальные, и она знает, когда какие-нибудь из них начинают влезать в чужие хронолинии, чтобы пустить их по другому пути или что-то из них выкинуть. В ней сохраняются малейшие изменения, все версии каждой из версий, в том числе неполные, удаленные или перезаписанные. Полная и правдивая картина всех составных частей нашего «Я», потому что наше «Я» раздроблено, мы сами разбиваем его на части, чтобы лгать самим себе, скрывать что-то от самих себя. Ты — это не ты, не то, чем ты себя считаешь. Ты больше своего представления о себе. Ты сложнее. И ты — единственная версия тебя, которая и есть ты. Тебя меньше, чем ты думаешь, но и много больше. Тебя — миллион, полтриллиона. По одной версии на каждую элементарную частицу, на каждое ее квантовое состояние. Представь, какое неисчислимое множество всех этих «ты». Да, ты не всегда действуешь в своих лучших интересах. Ты — свой лучший друг и злейший враг. Но ты не можешь просто взять и поверить какому-то парню, который протягивает тебе книгу и говорит: «Вот твоя жизнь». Он может стать твоим будущим, может не стать им. Никто не может решить за тебя, как все будет. Никто, кроме тебя самого, не знает, что тебе нужно. Так вот, представь, что есть вот та, главная твоя версия — самая полная, из всего океана, из океана океанов твоих воплощений единственная без изъяна. Я — эта версия. И я говорю тебе: ты — это единственный ты. Понятно, нет?

Не особо.

(Он жмет другую кнопку, и ремень, которым я пристегнут, отлетает, а сиденье подо мной разваливается на части. Меня почти выбрасывает из челнока, но я хватаюсь обеими руками за спинку сиденья впереди и вцепляюсь намертво.)

А твоя операционка? Ты ведь любишь ее? Значит, должен лучше с ней обращаться. Сейчас ты ведешь себя с ней просто по-свински. Ты должен сказать ей о том, что чувствуешь. Скажи ей, пока можешь сделать это. Возвращайся в свою жизнь. Хватит скулить и хныкать. Будь мужчиной. Разыщи своего отца. Скажи ему, что любишь его, и отпусти его. Отправляйся к матери, съешь тот ужин, что она готовит много лет, и поблагодари ее. Потом иди и женись на той девушке, на которой ты не-женился. Как ее звали?

Дженни. Но ее не существует.

Твоего пса тоже не существует, но это же не мешает тебе любить его? В этом мире все возможно, так что не будь идиотом, иди и женись на Дженни. Живи. Вырасти сердце. И еще одно.

(Поднявшись со своего сиденья, он подходит и, встав прямо передо мной, наотмашь бьет меня — по одной щеке и по другой. Потом он трясет меня, прямо как ребенка, потом наклоняется и целует прямо в губы (одно из самых странных ощущений, какие я испытывал в жизни: как бы и не инцест, я ведь не знаю точно, кто мы друг другу, но все равно есть в этом что-то ненормальное, ничего приятного, конечно, но и не сказать, что совсем противно, просто как когда пацаном что-то пытаешься такое сам с собой изобразить и вдруг в какую-то секунду понимаешь — эй, да я ведь дышу, и дыхание-то у меня не зашибись какое свежее, я такой же, как все другие подростки с полуоткрытым ртом и нечищеными зубами), и потом он говорит: «Я люблю тебя, это все для твоей же собственной пользы», отвешивает мне еще одну оплеуху и жмет на кнопку, которая открывает дверь челнока. Он с силой вышвыривает меня наружу, и я падаю, лечу вниз по кажущейся бездонной шахте лифта — этажи-сюжеты, один за одним, и я не знаю, кончатся ли они когда-нибудь или я так и буду целую вечность проноситься мимо всех, сколько их ни есть в НФ-вселенной.)

(Я вовне. Вовне челнока, вовне своей капсулы, ни временного оператора, ни лингвотрансмиссии. Я вовне всего, сам по себе — часть этого недоделанного мира, не подверженная никаким силам, ничьему притяжению. В следующий миг мое падение возобновится, в следующий миг я снова устремлюсь вниз, но сейчас, в промежутке двух мгновений, я смотрю откуда-то сверху на МВ-31, и она кажется мне похожей на телефонную будку, на душевую кабину, на клетку. Я вижу свои десять лет, проведенные в ней, десять лет — целая жизнь — в этой хреновине, в моем личном средстве хронопередвижения. Вижу свой постоянный, безостановочный бег сквозь время и от времени — как я вечно одержим прошлым, как проецирую себя в будущее, хватаюсь, но никогда, никогда не могу ухватить обрывки настоящего. Только сейчас, на одно мгновение — не-мгновение, вне-мгновение — я могу остановиться. Чуть приподнявшись над осью времени, я могу окинуть взглядом все пространство подо мной, могу освободиться от белого шума бытия в голове. Я уже почти слышу что-то, что он всегда заглушал, чей-то голос на заднем плане, почти начинаю вспоминать что-то, о чем пытался вспомнить всю жизнь, но, едва появившись, едва коснувшись моего сознания, оно тут же вновь ускользает от меня, и пауза в моем существовании заканчивается, не успев начаться, я не могу остаться в ней, следующий миг уже подступает, он уже здесь, и вот все — не осталось даже отголоска воспоминания об отзвуке услышанного.)

(Я снова падаю, рядом летит Эд, еще чуть-чуть, и мы вмажемся прямо в крышу капсулы. Кажется, я сломал грудину. Ой. Кое-как открываю люк, вползаю внутрь. А-а-а, МИВВИ. А-а-а, Эд. Потом я вижу, что там, внутри. Галерея памяти. Ряд коробок вдоль бесконечного коридора без потолка и только с одной стеной, и в каждой — движущаяся диорама. Линия «отец-сын», вот что это такое. Сосредоточиваешься на какой-то одной точке, и перед тобой возникает четкая картина воспоминания. Просто смотришь на все сразу — она расплывается буйством красок, эмоций, звуков, запахов. Тихонько приближаемся под строго необходимым углом, и я ныряю в линию, приземляясь прямо посреди воспоминания.)