Коллектив авторов - Полдень, XXI век (ноябрь 2012)

– Вот, дурачок, – зачем-то говорю я. – Вот так оно, верить людям. Дал бы ему меня убить, цел бы остался.

Сейчас я начну отпиливать ему крылья. Он начнет плакать, кусать губы. Но не закричит, потому что так и не поверит, что человек, к которому он пришел на помощь, убивает его. Не знаю, чувствуют ли они боль, но мне кажется, что чувствуют, – потому что я уже сейчас на себе ощущаю все, что буду с ним делать. Потом я сниму с него белоснежную одежду, свяжу – хоть он уже никуда и не денется, не улетит, – и начну работать ножом. Зарядка работает только так. Главное, чтобы этот не полез обниматься, истекая кровью, что угодно, только не это. Я слишком стар для такого, я не выдержу.

Ангел не смотрит на меня. Он нахмурил белесые брови и уже готов расплакаться от обиды и несправедливости.

Я тоже готов расплакаться. Сейчас я себя ненавижу.

Мое раскаяние, мой стыд и моя ненависть к себе – очень важная составляющая процесса. Без этого ничего не получится, так что все это будет, и будет искренним. Быть мразью – часть профессии.

– Иди сюда, – говорю я, стараясь не смотреть на него.

Ангел покорно подходит, отворачивается.

– Прости, – бормочу, – меня иначе убьют. Ну прости, правда. Я двенадцать лет вас не ловил и больше не собирался. Это в последний раз.

Он долго и внимательно смотрит мне в глаза. Сквозь его полупрозрачные крылья вижу Четвертого, который курит; в кромешной темноте это видно по яркому рубину огонька сигареты.

– Повернись, пожалуйста.

Ангел поворачивается ко мне спиной. Его крылья мягкие и приятные на ощупь.

Беру ножовку. По дрожащим плечам и ладоням на лице понимаю, что ангел плачет. Он плачет тихо-тихо, но я слышу.

– Ну его все к черту!

Я кричу и бросаю ножовку в угол. Прислоняюсь лбом к стене, зажмурившись, пытаюсь собраться с мыслями, собираю внутри остатки решимости. Такие срывы бывают у всех. Нужно успокоиться. Ангел не человек, это не ребенок. Это просто эзотер, существо, полезное, но не живое. Его медленная смерть… не смерть, просто переход в другое агрегатное состояние! Тело рассыплется в пепел через какое-то время, а пульсирующее сердце пойдет на зарядку артефакта. Ничего страшного.

Четвертый знает, что не нужно вмешиваться. Потому и не вмешивается, хоть, я уверен, прекрасно слышит мои крики.

– Слушай, – говорю я ангелу. – Подожди. Ты можешь говорить?

Он не отвечает. Я беру его за плечо.

– Слушай, ну… ну не надо.

Что я делаю? Времени нет. Надо заканчивать дело.

Четыре часа утра. Скоро небо начнет сереть.

– Прости, – говорю я.

Мне становится ясно, что ничего не получится. Я слишком долго прожил жизнью вне игры. И не смогу убить этого ребенка, хоть и знаю, что он совсем не ребенок.

– Беги, – шепчу одними губами, но знаю, что он меня слышит.

Он оборачивается, недоверчиво смотрит на меня.

– Улетай говорю, глупыш!

В этот момент раздается выстрел. Мы с ангелом вздрагиваем. Я в панике оглядываюсь, пытаюсь придумать, что делать, но мне ясно, что делать уже нечего. Тот самый Девятый уже добрался сюда. Все, отмучились. Проиграли.

Накатывает дикая усталость.

Поскорей бы все это кончилось.

Еще выстрел. Смотрю за окно – вижу в сером мареве рассвета, что Четвертый лежит ничком и только вздрагивает. Потом пытается ползти куда-то, но застывает и больше не шевелится.

Это была последняя жизнь, – доходит до меня. Четвертый ликвидирован.

– Беги, лети отсюда, все уже! – кричу я.

Ангел, внимательно глядя на меня, взмахивает полупрозрачными крыльями.

И исчезает.

– Я вас искал почти пять лет. Бежать некуда.

Девятый не похож на других игроков.

– Я и не собираюсь, Девятый, – честно говорю я.

У Девятки в левой руке ствол Четвертого. Он рассматривает его со всех сторон и выбрасывает в угол, к ножовке, выброшенной мной.

– «Нигредо». Омерзительная гадость. Готов к смерти?

Подбираю с пола обойму, которая так и не запела у Четвертого, и тупо смотрю на нее.

– Ангелы умирают сами через пять-шесть лет, – кивает Девятый. – Вы, уроды, не убиваете их до конца.

«Все это время они мучаются от боли, ожидая смерти как избавления», – спокойно и отрешенно думаю я. И когда их выпускаешь, они поют. Человек не выдерживает их песни, это слишком для него. А того, кто отпускает их в смерть, защищает артефакт.

Киваю. Теперь все просто и понятно. Это и раньше было просто и понятно, а сейчас почему-то особенно. Знал ли я, что они через какое-то время умирают? Нет, не знал.

– Не знал, – говорю.

– Зато ты знал, как их разделывать. Готов к смерти?

Киваю.

– Вас осталось пять.

– Их осталось четыре, – говорит Девятый. – И скоро не останется ни одного. Настоящий Девятый ликвидирован мной в тридцать восьмом году. Кстати, вы тогда очень здорово помогли. А теперь сдохни.

Снова киваю, закрываю глаза.

Последнее, что я чувствую, – как на мое плечо ложится детская ладонь, и меня касаются мягкие и приятные на ощупь крылья.

Стоит только выйти, как огромное количество слов, вещей и явлений разворачиваются в бесконечную, непостижимую картину мира. Я переступаю давно не крашенный, стершийся от множества ног деревянный порог моего дома и выхожу в небольшой палисадник, каких уже мало осталось в больших городах. Со всех сторон его зажали ухоженные изгороди и заборы, въезды для автомобилей. Да и сами автомобили, не стесняясь, прижимаются к невысокому покосившемуся штакетнику, который будто бы пророс через неухоженные георгины и куцую черную смородину.

Калитка открывается в обе стороны, но на себя – тяжелее, мне приходится ее приподнимать. Так и в этот раз, калитка оказалась прижата большой и высокой машиной, с хищной хромированной мордой-решеткой. Чтобы открыть калитку, мне пришлось переложить плащ и повесить палку на правую руку. Вероятно, за последние десять лет я проделывал это столько раз, сколько было необходимо, чтоб проделать в старом покоробленном асфальте две глубоких борозды. Выйдя за калитку, я постарался стать к автомобилю как можно ближе, и принялся аккуратно закрывать калитку. И уже закрыл ее, когда с двух сторон одновременно меня схватили за руки.

Для того, кто ежедневно замечает, как меняется мир, нет проторенных троп и привычных движений. Еще вчера маленькая береза с трогательными большими листами на тонком стволе воевала за свое место у моего забора, сегодня – забор покосился от выброшенной стопы ее корня, а крона ее заслонила уродливые небоскребы на юге столицы. Так как калитка оказалась закрыта, мне пришлось кувыркнуться назад, вверх по капоту, высвобождая ставшую рыхлой и скользкой ткань костюма из бронированных рук двух массивных черных фигур. Замечаю, как с разных сторон к моему острову-автомобилю бросились десятки так же одетых солдат. Без оружия. И никто не смотрел на меня сквозь прицел – я бы это почувствовал.