Алекс Клемешье - Квартирный вопрос (сборник)

Открылись двери, девушка выскочила в слезах — вероятно, даже не на своей станции.

— Ну а что я такого сказал? — смутился «бейсболка», увидел меня: — Кстати, здравствуйте! Я же про всех-то не говорю, я только один пример привел. Сам-то я давно родителей потерял, но отчисления на курорты всегда аккуратно плачу. Что ж я, не понимаю, что ли? Кто еще о стариках позаботится, если не мы?

— А мне валко бабуфек, фто их из Москвы выгоняют! — болтая ногами, признался бутуз неопределимого с моего места пола.

— Ой, не жалей, деточка! Я вот полжизни работаю, вкалываю, а дальше Подмосковья никуда не выезжала — ни на юга, ни на Карелию денег никогда не хватало. А им — всё бесплатно! Все условия!

Поглядел на ребенка — и вспомнилось, как в октябре пришел на открытый урок к Наташке. А им накануне задали дома сочинение написать на тему «Мой самый близкий человек». Хоть Наташка и отказалась мне вечером показать свое творение, иллюзий я не испытывал и ничуть не удивился, когда, выйдя к доске, она принялась зачитывать написанное:

— «Моя бабушка». Моя бабушка — даючая женщина…

Состояние мое после этих слов трудно описать. Присутствующие взрослые аж дыхание затаили, учительница — бочком-бочком к Наташке, чтобы, если что, прервать. Сижу ни жив ни мертв, готовый сквозь землю провалиться. А доча с выражением продолжает:

— Она всегда дает мне много разных вещей. И никогда ничего не просит взамен. Она дает мне конфеты и пирожки, даже если я себя не очень хорошо веду или не ем суп. Даже если я получу двойку или тройку, она все равно будет мне давать разные вкусные вещи. Хотя двоек и троек у меня нет. Она дает мне деньги на мороженое, хотя у нее маленькая пенсия. Она привыкла так делать, потому что она любит меня. Моя бабушка — мой самый близкий человек!

Меркантильный текст, ничего не скажешь, но маленькому ребенку трудно как-то еще выразить чувства, измерить отношение. Надеюсь, кроме меня это дошло и до остальных присутствовавших. В конце концов, аргументы моей дочери были ничуть не хуже, чем сочинения их детей: «Мой папа никогда меня не бьет», «Моя мама — очень красивая…»

— …Племянница в прошлом месяце прогорела, — воодушевленно вещала дама средних лет. — Открыла кафе-пирожковую. Она повар по образованию, кулинар. Оборудование закупила, посуду, столики. Аренда, официанты, всё такое. И что вы думаете? Пришел какой-то старый хер, прости господи, попробовал и выплюнул! Моя старуха, говорит, вкуснее печет! А у них район-то спальный, маленький; все, считай, друг друга знают. Ну и разошлась слава. В день — один-два посетителя, не больше. Кто ж такое выдержит?

— Может, надо было лучше учиться печь? — процедил я сквозь зубы.

— Ой! — съежилась дама. — Здравствуйте, Тимофей… э-э-э… не знаю, как по отчеству… А я-то всегда считала, что вы за справедливость!

Обсуждать с пассажирами, что есть справедливость в моем понимании, я не стал.

— Скорей бы уж Третий указ был одобрен! — подал голос очередной почитатель законодательства. — В магазин ни утром, ни днем, ни вечером не зайти — очередины-ы-ы! Вот что им дома не сидится? Ведь есть же социальная служба — они и лекарства доставляют, и продукты!

— А старики, знаете, какие привередливые? — оживилась родительница дипломированного хирурга. — Дочь моя приносит заказ — это не то, это не так, хлеб черствый, кефир вчерашний… Ужас просто какой-то!

— А я вот что предлагаю! — потер бритый затылок молодой человек. — Помните, лет пять назад лозунг был — «У нерусских не покупаем!»? Помните? Безо всяких указов, безо всяких президентов народ сам придумал — и вперед! А сейчас надо такой лозунг: «Старикам не продаем!». И куда они тогда денутся? Тут два пути: или на курорт переселятся, или через социальную службу вынуждены будут заказывать, чё там им надо. И очередей не станет, и все работой обеспечены! А что? Нерусских же тогда из Москвы вытравили, и этих…

Поймав мой взгляд, он осекся, набычился.

— …вытравим, да? — подсказал я ему. — Как тараканов, правильно?

И вышел. Благо рекламное окно протаяло на нужной станции.

Толпа — существо удивительное. Рождается зачастую без беременности, жизненный цикл непредсказуем, существование прекращает всякий раз по-разному: то рассосется, то делением размножится. Неизменным остается лишь процесс пищеварения чудовища: стоит тебе попасть внутрь — и ты уже не сам по себе, ты — часть чуждого организма.

Я человек наблюдательный, и, например, в вагоне я всюду примечал то затравленный взгляд, то краску стыда, испарину на лбу, мучительно сжатые кулаки. Выдерни любого из толпы — хороший человек, любящий сын, заботливая внучка… Но желудочные соки существа пропитывают всех одинаково.

Когда в моем детдоме умерла директриса, мне было лет десять. Я прекрасно помнил, как воспитанники вперемешку с воспитателями и педагогами длинной процессией тянулись за санями с гробом в сторону кладбища. Было грустно и скучно, я то отставал, то ускорял шаг. На середине подъема в горку внезапно остановился старенький завуч, вроде бы перевести дух. И я вдруг увидел, как и куда он смотрит, усмиряя дыхание. В глазах его страх перемежался с покорностью: он прекрасно осознавал, что еще год-другой — и его ровно так же будут провожать по этой дороге…

Сегодня в вагоне таких глаз был не один десяток. Год, другой, пять лет, десять — нам всем выпишут путевку «на курорт». Плещется в зрачках ужас, сводит скулы от злости и безысходности. Будь ты один — можно было бы застонать, заорать, разрыдаться, спрятаться под одеяло. Но ты не один, ты — часть рациона удивительного существа, тебе, пропитанному желудочным соком, практически переваренному, положено с упоением предаваться сладострастному садизму, цинично обличать и унижать тех, кого ты вне толпы искренне любишь. Да и не их вовсе! Разве толпа ведет речь о твоих родных и близких? Да нет же! Это про вдову академика, проживающую в четырех комнатах, тогда как ты сам с семьей ютишься в «однушке»; это про соседок, перемывающих тебе косточки на лавочке у подъезда…

Программный директор Семён будто не сидел на стуле, а торчал из него.

— Убью! — полуобморочно пообещал он.

— Так еще десять минут! — демонстративно постучав пальцем по наручным часам, ответил я.

— Лена, где ты? Пиджак Тимофею, галстук, быстро! Ты бухал, что ли?

— Сеня, так день рожденья ведь вчера… Да мы же вместе бухали!

— А. Да. Забыл, извини! И что мне с рожей твоей делать прикажешь?

— А я побольше трагизма на лоб напущу — пусть решат, что я всё утро плакал о судьбе Отечества… — Я принял из рук Семёна листок со своим текстом, пробежал глазами интересующий абзац. — Шутишь?

— А похоже?

— Похоже, что вот этим делом ты мне всю политику партии испортишь!