Брайан Олдисс - Седая Борода

— Марта, извини. У меня все перемешалось: убийства, пьянство, смерть, жизнь…

Марта не ответила. Она взяла старый журнал и прихлопнула муху, жужжавшую у окна. Потом закрыла глаза и почувствовала, как горячи у нее веки. Тимберлейн за столом продолжал говорить:

— Это все пройдет, но… как вспомню свою бедную непутевую мать, ей так хотелось пожить еще… и я так любил ее в детстве… Да что там говорить… Принеси мне другой стакан, дорогая, — принеси два! Давай покончим с этим джином. И пусть все летит к чертям! Долго еще люди смогут выносить это?

— Что выносить? — спросила она, не оборачиваясь.

— То, что нет детей. Это бесплодие, которое парализует весь мир. Что же еще?

— Извини, у меня болит голова. — Марта ждала от него сочувствия, а не речей. Но она видела, что Олджи пережил сильное потрясение; похоже, он что-то хотел сказать, и джин мог ему в этом помочь. Марта принесла другой стакан.

— Я вот о чем, Марта: до людей наконец дошло, что им больше не видать детей. Те крошечные горластые существа, которых мы обычно видели в колясках у магазинов, пропали безвозвратно. Маленькие девочки, которые играли с куклами и пустыми целлофановыми пакетами, остались в прошлом. Подростки не будут уже собираться кучками по углам и гонять на мотоциклах. Они ушли и никогда не вернутся. И мимо нас не пройдет хорошенькая двадцатилетняя девушка с длинными ногами и круглой попкой. И где теперь молодые спортсмены? Ты помнишь крикетные команды, Марта? Футболистов? А как насчет романтичных героев кино? Их больше нет! Где популярные певцы прошлых лет? Конечно, сейчас еще играют в футбол. Пятидесятилетние молодцы ковыляют за мячом…

— Перестань, Олджи. Я не хуже тебя знаю, что мы бесплодны. Мы знали это, когда поженились, семнадцать лет назад. Я не хочу больше это слушать.

Когда Тимберлейн заговорил снова, голос его совершенно изменился; Марта обернулась и посмотрела на него.

— Не думай, что мне это приятно слушать. Но ты же видишь, страшная правда предстает перед нами повсюду, и каждый день приносит новые ужасы. Теперь нам за сорок, и едва ли есть кто-нибудь моложе нас. Достаточно пройтись по Оксфорду, и сразу видно, каким старым и пыльным становится мир. И только теперь, когда молодежи уже нет, чувствуешь, что значит «отсутствие воспроизводства», чувствуешь мозгом костей.

Марта дала ему еще одну бутылку и поставила на стол стакан для себя. Олджи взглянул на нее и, устало улыбнувшись, налил ей джина.

— Возможно, все дело в смерти моей матери, потому я так и говорю. Извини, Марта, ведь мы не знаем, что стало с твоим отцом. Все-таки я жил своей жизнью, а мать — своей. Ты знаешь, какая у нее была жизнь! Она любила трех непутевых людей: моего отца, Кейта Баррета и этого ирландца, несчастная женщина! Иногда я думаю, что мы могли бы больше сделать для нее.

— Ты же знаешь: она по-своему радовалась жизни. Мы уже говорили обо всем этом.

Он вытер лоб и макушку носовым платком и усмехнулся более непринужденно.

— Может быть, так и должно происходить, когда главная пружина мира срывается: все обречены говорить и думать то же самое, что говорили и думали вчера.

— Мы не должны отчаиваться, Олджи. Ведь мы пережили войну, период пуританства период промискуитета. Наконец, уехали из Лондона — ведь там теперь настоящий кошмар, после падения последнего авторитарного правительства. Конечно, Коули — не ложе из роз, но Краучер — только временное явление. Если мы сумеем пережить его, дела пойдут лучше, все уляжется. Тогда мы сможем поселиться где-нибудь постоянно.

— Знаю, любовь моя. Сейчас, похоже, у нас какой-то переходный период. Беда в том, что мы уже прожили несколько переходных периодов, и нас ждут новые. Я не представляю, каким образом может восстановиться нормальная жизнь. Мы просто катимся по наклонной плоскости.

— Нам не нужно ввязываться в политику. ДВСИ(А) не требует от тебя никакой политики: ты только собираешь сведения. Мы ведь сможем подыскать какое-нибудь спокойное и более-менее безопасное место, правда?

Тимберлейн рассмеялся. Слова Марты действительно развеселили его. Он встал, пригладил свои редкие волосы с перемежающимися седыми и темными прядями и придвинул стул ближе.

— Марта, я по-прежнему без ума от тебя! Наша национальная черта — думать о политике как о чем-то происходящем в парламенте. Это ошибка; политика происходит в нас самих. Ты же знаешь, любовь моя, Правительство Объединенных Наций рухнуло, и слава Богу. Но благодаря его военному закону что-то еще действовало, колесики крутились. Теперь закона нет, и миллионы людей говорят: «Мне не нужно зарабатывать, у меня нет ни сыновей, ни дочерей. Зачем я буду работать?» И они прекращают работу. Другие еще, может быть, хотят трудиться, но промышленность — это ведь целый организм. Выведи из строя одну часть, и все развалится. Фабрики Британии стоят пустые. Мы ничего не производим на экспорт. Думаешь, Америка, Содружество или другие страны будут кормить нас даром? Конечно, нет. Тем более у них самих дела едва ли лучше! Сейчас уже ощущается нехватка продуктов, но в будущем году, поверь мне, начнется настоящий голод. Твое безопасное место перестанет существовать. На самом деле здесь может быть только одно безопасное место.

— За границей?

— Я имею в виду работу на Краучера.

Она нахмурилась и отвернулась, не желая больше говорить о своем отвращении к местному диктатору.

— У меня голова разболелась, Олджи. Мне не стоит больше пить. Пойду-ка лучше лягу.

Он взял ее за руку.

— Послушай, Марта. Я знаю, со мной теперь нелегко жить вместе, и я знаю, что ты не хочешь больше спать со мной, но если ты перестанешь меня слушать, между нами порвется последняя нить. Может быть, мы последнее поколение, но жизнь еще не потеряла ценности. Я не хочу, чтобы мы умерли от голода. У меня на завтра назначена встреча с генералом Краучером. Я предлагаю ему сотрудничество.

— Что?

— Почему бы и нет?

— Почему бы и нет? А скольких людей он убил в центре Оксфорда на прошлой неделе? Больше шести десятков, не так ли? Трупы оставались лежать там целые сутки, и прохожие могли их пересчитать. А ты…

— Краучер представляет закон и порядок, Марта.

— Безумие и беспорядок!

— Нет, генерал представляет тот закон и порядок, на который мы имеем право рассчитывать, ведь мы совершили ужасное преступление против самих себя. Сейчас есть военное правительство в Лондоне, оно управляет несколькими центральными графствами, и наибольшей частью Девона, кто-то из местных деятелей организовал нечто вроде патриархальной общины. Краучер контролирует южную часть центральных графств и южное побережье. А на остальной территории царит анархия. Ты представляешь себе, что будет дальше в центральных графствах, на севере, в промышленных районах? Что, по-твоему, там произойдет?