Анна Голоусикова - Мастер своего дела (сборник)

— Постойте-ка… Это та «Кузница», что на Советской?

— А что?

Младред покачал головой:

— Отчего же мир так тесен…

У игорного отдела были неплохие информаторы. От них Скворцов и узнал, что не так давно глава одной из городских «семей» Павел Резник делал недвусмысленное предложение кооперативу, который владел лавкой на Советской. Резнику нужно было помещение. Официально — для нового книжного магазина. Неофициально, как понимали это корректоры, — для еще одного подпольного казино.

История Шульца была долгой и грустной. Он родился в семье потомственных немцев, занесенных в СССР не слишком добрым ветром. Выбрать гражданство до совершеннолетия не получилось, но, уже повзрослев, Шульц захотел стать русским. Обратился, как положено, в ФМС — и началась эпопея с документами. Несмотря на совершенно арийскую аккуратность Шульца, в собранной им кипе бумаг все время чего-то не хватало. В последний раз обнаружилось, что у кого-то из родственников не все было в порядке с пятой графой. И у Шульца попросили справку, что он не еврей. Злоключения старкора Шульца были достойны пера автора из Коллегии. Однако Коллегию в связи с этим делом долго проверяли и ни к чему не смогли прицепиться. Заключили: просто не повезло.

Шульц действительно выглядел типичным немцем: статный, белокурый, со льдистыми голубыми глазами, совершенный контраст с чернявым, кудрявым и горбоносым Дантесом. Они вообще были полными противоположностями друг другу — вплоть до того, что Дантес страдал близорукостью, а Шульц — дальнозоркостью. Вот и теперь, проверяя картотеку, он смотрел в компьютер издалека.

— Так, гляди. — Шульц сидел в классической позе американского детектива: ноги на столе, в руке — чашка с кофе. Носки его туфель указывали на плакат, невесть кем и когда повешенный на стену: «Жи-ши» пиши с «И». — Вайсман, Леонид, пятьдесят девятого года рождения, поэт, еще при советской власти привлекался за стихи без знаков препинания, но суть не в этом… Он подчищал согласные в стихотворениях конкурентов. За что и был с треском выставлен из Коллегии.

— Вайсман пять лет как в США, — покачал головой Дантес. — Следует проверить, не вернулся ли… хотя вряд ли, учитывая, что он у Коллегии в немилости.

— Ладно… Мельников, Сергей, семьдесят четвертого… В Коллегии не состоит, привлекался по сто четвертой статье, подтирал юридические тексты, работал по заказу…

— Исключено. Мельникова я знаю, он в «Запятых» по второму заходу Розенталя читает.

— Мбонбо, Патрис, гражданин ЮАР, собственно — литературный гастарбайтер.

— А он-то при чем? — подивился Дантес.

— А вот при чем. Мне рассказывали — он надписи стирал со стен и заборов. Ну, ты понимаешь, что за надписи…

— Понимаю, — печально сказал Валентин.

— Естественно, не руками. Шаманил по ночам. Выйдет, попляшет — утром стена девственно чистая. Его арестовали, допросили, так он все твердил: «Некрасиво, моя не нравится, моя непорядок убирать…» Ну и отпустили… за недостатком доказательств. Может быть, зря отпустили.

— Постой-ка, — воскликнул Дантес, — а тот, что сделал египетского бога? Он ведь должен был уже выйти из больницы…

— Вышел, — сказал напарник, — совсем вышел. Рецидив у него случился…

Они помолчали.

— Постой, — сощурился Шульц, отставляя чашку с кофе. — Смотри, что я нашел… Помнишь, редактура охотилась на кружок постмодернистов? Да, кажется, кто-то наверху запретил их трогать…

— Помню, — кивнул Дантес, усаживаясь на угол стола, — дальше?

— Так вот в том кружке, оказывается, состоял один автор, написавший экспериментальный роман. Роман, в котором нет ни одной буквы «К».

— Пушкин кот! Думаешь, это наш?

— Не делай скоропалительных выводов, — важно сказал Шульц. — Имени я, естественно, не узнал. Псевдоним — Ян Александрийский.

— Александрийский, — покачал головой Валентин, — твою орфографию… Он еще что-нибудь писал?

— В том-то и дело, что нет. Один роман — и исчез, как сгинул. Больше на него никаких сведений.

— Попробовать бы что-нибудь выведать у Коллегии…

— А Федеральную резервную систему США взломать не хочешь? — хохотнул Шульц.

Пока они обсуждали версии, поступил следующий вызов. На сей раз все обстояло куда хуже.

Вызов пришел из «Книжного мира» — самого большого магазина книг в городе. Валентин на всякий случай прихватил табельный «ластик». Мало ли, у кого там могут быть перья… Перо, ручка, карандаш в руках писателя — страшное оружие. Глазом не успеешь моргнуть — а вся твоя жизнь уже переписана подчистую, уж Дантесу ли не знать. Да что карандаш! Диктатуры рушились под давлением проклятий, что авторы-партизаны писали на стенах собственной кровью…

«Книжный мир» на Антона Валека назывался теперь «Нижный мир».

— Хорошо хоть, не «Нежный», — сплюнул Дантес.

— И не «Нижний». Связываться с Хароном мне бы не хотелось.

К магазину уже подогнали грузовики для эвакуации.

— Что такое? — Дантес поймал первого попавшегося младкора. — Зону обнаружили?

— Пока нет, — отвечал тот, — но вы же знаете, инструкции…

Дантес, прикрыв рукой глаза от солнца, глядел на покалеченную вывеску.

— Вот теперь я точно ничего не понимаю, — проговорил Шульц. — Покушаться на магазин, за которым смотрит сама Коллегия? Плевать в собственный колодец?

— И ведь что интересно, — сказал Дантес, когда они перелезли через поставленное ограждение, — второй раз исчезает одна и та же бува. Интересно, ому она могла помешать?

Шульц посмотрел на него странно:

— Повтори?

— Я сазал, ому эта бува… — Дантес остановился. — Пушин от!

— Вот вам, господа, и зона, — мрачно сказал Шульц.

Зашли в магазин. Магазин превращался невесть во что. Продавщицы сновали по помещению, упаковывая книги в специальные «эвакуационные» ящики — впрочем, если стиратель достаточно силен, никакие ящики этим книгам уже не помогут. Дантес невольно залюбовался, как слаженно и сосредоточенно действуют девушки, без тени паники на лицах. Да — здесь на работу брали не абы кого.

— Быстрее, девочи, быстрее! — воззвала менеджер. — Мы теряем Афу!

А вот это было плохой новостью. Если зона «съела» книгу, непоправимые изменения произойдут во всех экземплярах издания, где бы они ни находились.

— Дайте посмотреть, — велел Дантес. Менеджер протянула ему томик — «Процесс» Кафки, и только тогда старкор заметил, что пальцы у нее чуть дрожат. В книге на первый взгляд все оставалось по-прежнему. Не слишком опытный в этих делах старкор ожидал, что текст «сольется». Однако, четыре раза попытавшись прочитать фразу, он понял: произведение начисто лишилось смысла.

— У нас это уже бывало, — рассказывала менеджер, — но если в обычном тесте что-то выпадает, его можно восстановить, а здесь, вы же сами понимаете, особый случай…