Борис Циммерман - Чужая жизнь

Горящие, как уголья глаза, серо-стальное тело с хвостом аллигатора, длинная пасть, как у пилы-рыбы…

Мы идем дальше, все глубже и глубже забираемся в чащу леса.

Кто-то захохотал вверху над нами. Мы невольно замерли, без звука. Что-то притаилось там, в сумраке. Зеленый живой потолок… Ветки, переплетшиеся, опутанные ковром лиан… Из какого-то неведомого источника слабо струится солнечный свет. Мы глядим в эту однообразную зеленоватую тьму, тщетно напрягая зрение. Тускло поблескивает палаш в руке Чили-Лиму. И вдруг захлопали громадные крылья. Какая-то тень промелькнула над нами. Я разглядел зеленоватые перепончатые крылья, — крылья летучей мыши, — маленькие лапки с острыми когтями, длинный хвост, крепко захлестнувшийся вокруг ветки, и заостренный, ритмично качающийся хоботок на месте рта. Что-то брызнуло густой струйкой на громадные листья папоротника, когда чудовище пролетало над нами.

— Кровь, — тихо сказал Чили-Лиму, раздвинув гибкие ветки.

В другой раз мы видели, как подобное существо, обхватив свою жертву острыми когтями, жадно сосало ее кровь. Когда последняя капля крови перешла в тело хищника, оно закричало — этот крик подобен сдавленному, приглушенному хохоту — и закружилось над нами. Блеск палаша испугал его и оно, хлопая крыльями, унеслось во тьму чащи. Это были ужасные создания, я всегда вздрагивал, когда слышал над собой их жуткий крик и хлопанье сильных крыльев.

Перепончатые крылья, лапки с острыми когтями, длинный хвост, захлестнувшийся вокруг ветки, и хоботок на месте рта, жадно сосущий кровь…

Мы продолжаем углубляться в лес. Каждый пройденный шаг достается с большим трудом. Темно и сыро. Одежда становится влажной и тяжело прилипает к телу. Удушливая смесь пряного аромата с тяжелым запахом гниения наполняет легкие. Приходится пригибаться и иногда ползти. Я бреду, ничего не замечая, — усталость и напряжение притупили чувство и внимание, — и вдруг, словно в просветлении, вижу ужас в глазах обернувшегося Чили-Лиму. Сзади — легкий свист и шипение. Цепкий страх парализует мою волю. Холодная струя окутывает меня. Миг — и я лежу на земле, сдавленный кольцами какого-то хищного монстра.

Громадные крылья бешено бьют меня в лицо, раздутая голова с громадными злыми глазами качается надо мною. Смертоносное жало совсем уже близко… Я кричу и, весь холодея, чувствую, что стальные кольца вдруг ослабели. Что-то липкое и теплое туманит мне взор. С усилием открываю я глаза и пугливо, с отвращением, выбираюсь из под размягших теплых колец. Зыбкая лихорадочная дрожь трясет меня. Чили-Лиму вытирает окровавленный палаш листом папоротника. В глазах его суеверный ужас, и сквозь кожу лица проступает бледная маска страха. Он торопливо шепчет заклинания. Громадная голова лежит в кустах, и смертоносное жало еще конвульсивно вздрагивает, и бледное веко то сползет вниз, то обнажит тускнеющий взор, словно не решаясь навсегда задернуть его тусклой, оловянной завесой смерти. Черной грудой скомканы толстые кольца с длинными когтистыми лапами и громадными крыльями — зеленовато-черная, дико очерченная, омертвелая груда. Это чудовище — дикая комбинация удава и кондора — было мне знакомо и раньше. Я видел как-то целую стаю ему подобных, летавшую рано утром над лагуной.

Чудовище — дикая комбинация удава и кондора, — крылатый змей, бил меня крыльями и приближал свое смертоносное жало…

После этого случая я долгое время не решался заглядывать в лесные дебри. Давящий страх, в образе крылатого змея, вселялся в меня каждый раз, когда нога моя вступала в густые заросли. Но искушение было все же велико.

Я жил, как во сне. Тысячи неожиданностей подстерегали каждый шаг моей жизни. Мне трудно было разобраться во всем. Мозг мой воспринимал, но не анализировал. Я не успевал угнаться за событиями: слишком быстро следовали они одно за одним.

Опять мой верный и сильный Чили-Лиму со мной. Опять тускло блестит палаш. И тяжелый зеленый свод давит нас сверху.

Мы привыкли уже к странным крикам, быстрым теням, хлопанью крыльев, хохоту, квохтанью, мурлыканью, свисту и стуку деревяшек. Не удивляемся мы, когда с вершины дерева вдруг камнем падает мертвое тело и тут же с удушающим зловонием разлагается у наших ног.

Смерть здесь быстра и неожиданна. Умирают на лету, во время погони, умирают, подчас не докончив терзать свою жертву. Смерть нетерпелива. Тела разлагаются в течение нескольких минут. И белый скелет разрушается, исчезает так же скоро. Как-то в одну из наших экскурсий я собрал целую коллекцию любопытнейших скелетов и сложил их у себя в хижине. На другой день я обнаружил только кучку белой пыли. — Я понял: химические процессы этих мертвых тел также протекают во времени той неизвестной планеты. Вы поймете теперь, почему я не делал больше ни одной попытки к коллекционированию. Чужая жизнь, в конце концов, обречена была на бесследное исчезновение.

Гонимые быстролетным временем, пришельцы спешили прежде чем исчезнуть навсегда раствориться во вселенной, продолжить свой род. Инстинкт размножения был силен и неукротим. Чужая любовь била своим многообразием и причудливостью нам в глаза. Как молния, налетал самец на самку, гонимый яростным инстинктом. Время не останавливало свой бег, и надо было спешить.

Однажды мы набрели на гнездо, где самка высиживала яйца. Мы прошли осторожно, провожаемые яростно раскрытым зубатым клювом и злобно горящими глазами. Угрожающий крик, подобный стуку трещотки в соединении с воем сирены, гнался за нами, осатанело подстегивая своей яростной, незнакомой враждебностью. На обратном пути мы заглянули в гнездо — прошло не более пяти минут. Нас встретила дюжина вполне оперившихся птенцов. Жадные рты уже чуяли пищу. Внизу, под гнездом валялась куча полуразвалившихся костей. Пройдет еще немного времени, — два-три часа, — и кости этих птенцов будут рассыпаться, а на их месте окажется сотня новых жадных ртов.

В гнезде самка высиживала яйца. Через пять минут нас встретила дюжина вполне оперившихся птенцов. Жадные рты уже чуяли пищу. Внизу валялась куча костей…

В другой раз мы нашли пару яиц в выстланном мохом углублении, под кустом. Мы принесли их в хижину и я положил одно из них на теплую золу возле очага. Через несколько минут желтое крылатое создание, осатанело крича, носилось по хижине. Оно было голодно и требовало пищи. Я бросал ему куска мяса — большие куски. Оно глотало и росло на наших глазах. Такого аппетита я никогда не встречал. Оно ело, ело без конца. К средине дня оно наполнило всю хижину яростным хлопаньем крыльев и дикими воплями: похожими на пронзительные человеческие рыданья. Чили-Лиму бросал ему живых поросят, и оно на наших глазах терзало их. Скоро смерть сразила его. К закату кости совершенно распались, словно побывав в адской огне. Утром, на другой день, я не мог обнаружить ни малейших следов нашего питомца.