Ольга Макарова - Галерея Миров

— Она меня любит. Всегда любила…

— А что она могла сделать против тебя? Насколько она младше, ты хоть знаешь?!

— На двадцать пять лет…

— Придурок!.. прости, Ройхо… Она младше на ТЫСЯЧИ жизней! Тут силы неравны, понимаешь?

— Нет. Там я другой. Нас теперь двое в одном. Бог Войны и простой вояка. И мы мало понимаем друг друга. А тогда… тогда нас тоже было двое. И мы с переменным успехом боролись за контроль над смертной оболочкой. И мы оба любили. А в тот, последний раз, дрался, точно раненый зверь, не я… Я потерял контроль тогда… Мы любили. И сейчас любим. Оба.

— Я не понимаю, о чем ты…

— Я тоже не совсем понимаю. Могу только сказать, что моя власть над этим миром теперь ничтожна. Я сделал ЕЕ Хранителем, и теперь понял, что не зря. Она набирает силу. Сейчас в этом мире ЕЕ желание — закон. Я на себе это почувствовал. И действительно был тогда щепкой на волнах…

— Я люблю тебя, Ройхо. Вернись…

— Нет.

— Но ты не можешь оставаться там вечно. Твое место здесь.

— Вечно — не могу. Никто не остается здесь вечно. В этом мире для каждого есть время прийти и уйти. Родиться и умереть…

Здесь мало что изменилось, хотя Влад особо и не присматривался. Тут если хочешь ходить-присматриваться, придется перешагивать через валяющихся тут и там раненых, спящих здоровых(не будем останавливаться на том, что они тут забыли), хлам всякий и т. п. Вдобавок, дышать «больничным» запахом, который складывается из того, что где-то что-то стухло, где-то лекарство разлили, кто-то кровью истекает, кто-то блюет… и все такое прочее…

Редкая мебель, оставшаяся со времен приюта, стояла как прежде, — по краям. А самая рухлядь была свалена в кучи, из которых деревяшки таскали на дрова. Кончатся дрова, что делать? Ну, «Красный крест» без топлива не останется: нефтью будут топить, углем. Снабжать придется, слишком уж нужен кланам этот госпиталь.

Странно было стоять посередине Храма и размышлять о всякой ерунде. И еще более странно, что Владу не виделись больше ни ядерный гриб над морем, ни цунами под сто метров высотой, ни полчища обезумевших крысаков. Все эти видения, сумасшедшие неспящие, которым шороха хватало, чтоб проснуться, они ушли. Осталась только память, что да, было такое, было и прошло.

А вообще здесь было спокойно. Даже среди вони и воплей, даже посередине человеческого муравейника…

Влад стоял неподвижно, как статуя, глаза смотрели в пустоту, сердце билось ровно, а душе было легко, как на крыльях.

«Господи, прости меня, — прошептал он беззвучно, одними губами, — за все, что я сделал… и чего не сделал. И пусть все будет хорошо…»

Он шел, как во сне, где все смазано и скрыто туманом. Шел к выходу, мимо раненых, порой узнавая чье-нибудь лицо, но не останавливаясь. Последнее, что он помнил, был Ив, которого он осторожно потрепал по волосам. Паренек спал, и выглядел маленьким и беззащитным… слипшиеся волосы, безвольно раскинутые руки… эта неподвижная тяжелая нога в гипсе…

Влад сделал шаг в сторону, заступив дорогу медсестре. Девчонка в серых, заляпанных кровью и грязью лохмотьях врезалась в него, как в бетонную стену… вскрикнула от неожиданности и остановилась, испуганно глядя на «Грифа» большими светло-серыми глазами… ну что ему надо?.. ну еще один… щас приставать начнет…

— Принеси ему одеяло, — велел Влад. — Быстро.

— Верона, иди сюда, поговорим, — Сандра вытащила руку из-под вороха тряпья и поманила Рон к себе.

Эта рука… она была не рукой старухи, но рукой воина. Вся перевитая жилами; сухие мышцы, точно связанные узлами ремни. Предплечье — шрам на шраме, какие остаются, когда закрываешься рукой от ножа…

Сандра была воином. Это сейчас, скрючившись в комок, чтобы не тревожить больную спину, она выглядела старушкой, но если бы она выпрямилась в полный рост, то возвысилась бы над низкорослыми малолетками, этими «взрослыми» лет двенадцати-пятнадцати, как гора. Два метра(«с хвостиком», как любила она замечать раньше). Даже Влад был на голову ниже. Она помнила, как кто-то из довоенных пошутил насчет нее: как много мировой баскетбол потерял в твоем лице! Тогда-то она и узнала, что была раньше такая игра — баскетбол… теперь любимая игра клана «Чаек»… хотя росту им явно не хватает…

— Иди, иди, — засмеялась Сандра и приобняла подошедшую девушку. — Не хочешь рассказать бабушке Сандре, что у тебя за дела с «Грифом»?

— Брось, Сандра, какая ты бабуш…

— Да ты не виляй, Рон. Не бойся, я твоему Дану — ни слова! — Сандра хитро улыбнулась, глядя на смущенную Рон. Она вовсе не собиралась докапываться до чужих секретов, просто хотела повеселиться. — Ладно, партизанка, молчи. Чем собираешься заняться? А?

— Повезу Ива на слет…

— Не, це не есть карошый мысль, — сказала она с непонятно каким акцентом и снова вернулась к нормальному. — Постреляют вас, как крысят, только выйдете с нейтральной территории. Я тебе предлагаю пожить здесь месяц-другой, пока братца твоего починят. Будешь преподавать в школе?

— Конечно. Я всегда хотела.

— Ну-ну. Пока тебя не переманил этот пострел… ты у нас «Невидимка» теперь, да?

— Ага.

— Любишь его?

— Дана? Да, очень… — тихо сказала Рон, посмотрела на Сандру и встретила внимательный выжидающий взгляд.

— Что-то не так, Рон? — спросила она.

— Дан… он очень добр ко мне, но когда я вижу… с каким удовольствием он издевается над пленниками… и как вопит от восторга, когда они кромсают друг друга на Арене… В такие моменты мне хочется бежать от него подальше… и от всего этого сумасшедшего клана.

— Я понимаю Рон, — Сандра ласково потрепала ее по волосам. — В других кланах тоже есть подобные вещи, поверь мне. Даж здесь тебе было несладко… Тебя же воспитывал старый хиппарь, который не додумался приучить ребенка к реальной жизни…

— Не говори о дедушке таким… тоном, — потребовала Рон. — Он… он был самый лучший. И мне бы не хотелось, чтобы меня воспитывали как-то по-другому. И вообще, если я буду преподавать в твоей школе, я буду учить детей тому же, чему он учил меня. Добру… честности… любви к жизни…

— Дóбре! — прервала ее Сандра и добавила с шутливой строгостью: — главное, не учи их там своему шаманизму!

В душе Рон будто смола закипела. Так и подмывало врезать Сандре со всей силы. По лицу. Чтобы хрустнул сломанный нос и брызнула кровь во все стороны… Жажда чужой боли накатила, как волной, волной кипящей смолы. В мире больше ничего, кроме нее не осталось… Из-за чего тихая Ронка могла так вот вспыхнуть? Ее уже давно не задевали шуточки про шаманизм. Как и любые другие… Что же теперь?..

Чему учил тебя дед, Рон?! Разве такой он хотел тебя видеть? Посмотри: ты, как Дан, сейчас, точно такой Дан, которого ты ненавидишь. Глаза блестят так же — это… восторг… это радость… РАДОСТЬ, неестественная, страшная, это она так пугала тебя, блестя бурлящей нефтью в глазах Влада… и до него — Дениса… когда синь вдруг сменялась чернотой.