Ольга Макарова - Галерея Миров

…обшарпанные стены, и вывернувшиеся кирпичи… прутья торчат из них, точно переломанные ребра. Кто-то звенит по трубам когтистыми лапками и переговаривается в темноте. По-своему. Тебе, человече, не понять.

Коридоры и коридоры. Впору заблудиться, но ты здесь, как дома. Тебе не нужен свет, чтобы разобраться, куда идти.

Ты, взъерошенный и худенький человеческий детеныш. Ты умеешь смеяться и беззаботно играть в мире, который стоит того, чтоб взвыть от ужаса. Открытая, чистая душа. Маленькое горячее сердце. Светлый, по-детски свободный разум… Рон…

— Рони!

— Дедушка!

Да, это он. Старик с молодыми глазами. А детская память помнит яркие цвета: красно-зеленую хламиду с побрякушками, бисерные феньки на руках… синие глаза. Ярко-синие.

— Хорошо, что ты пришла, крошка, — он поднимает тебя легко, как перышко, и ласково прижимает к груди.

Он стоит, покачивается, даже начинает что-то напевать…

— Hа кухне мышка уронила банку.

Черная фишка, белка в колесе.

С силами собравшись, до зари поднявшись, и…

Старик замолкает, как будто пытается вспомнить следующую строчку…

— С песней северного ветра по шоссе, — терпеливо подсказывает маленькая Рон. Да, ты уже привыкла, что дедушка все время что-то забывает.

— Погоди-погоди, — произносит он скороговоркой и улыбается, — я ж забыл совсем! — ну вот, он опять что-то забыл:) — Я сейчас, подожди здесь, — он посадил тебя, Рон, на единственную во всем Храме табуретку и присел рядом на корточки. — Сейчас я вернусь. Я быстро. Мигом.

Ты сидела на табуретке, лениво болтая ножками, улыбалась, не совсем понимая, что происходит — уже уснула почти, и в голове до сих пор звучала дедушкина колыбельная…

И вдруг в душу, как ледяной ветер в распахнутую дверь, ворвался ужас.

— Деда, не уходи…

— Я ненадолго, Рони. Скоро вернусь…

— Нет, не уходи!

— Я сейчас, — он посмотрел на тебя умоляющим взглядом. — Я ведь опять забуду…

— Нет, не забудешь, не уходи, — потребовала ты.

— Ну, не капризничай. Я мигом. Туда и обратно. Смотри, что я сделал, — он запустил руку в карман(однин из десятков на своей хламиде), вытащил оттуда бережно сплетенную феньку из нежно-зеленого бисера, — это тебе, — и ловко завязал ее на твоем запястье, Рон.

Как он и ожидал, малышка забыла обо всем на свете, разглядывая во все глаза чудесно блестящую в свете керосиновой лампы вещичку…

Когда ты подняла глаза от переливчато блестящей вязи бусинок, то увидела, что никого рядом нет… только шаги слышны в коридоре…

Шаги… в коридоре… сейчас земля задрожит, как в лихорадке… и… дедушка…

Рон, помнишь, ты побежала, изо всех своих сил. Догнать, догнать неуловимые шаги…

Ты знала, видела, но не могла объяснить ничего, потому что в твоем детском языке не хватало слов…

— Деда!!! — в отчаянье закричала ты, слыша, как твой голос «взрослеет» за какой-то миг…

Этого не было. Никогда не было. Когда старик умер, Рон было двенадцать(почему-то подумалось: «…как Лансу…»), не была она никакой крошкой-малышкой. И вообще находилась наверху, в госпитале, когда земля задрожала… да, тогда еще пол провалился посередине, и вниз, в подвальную тьму попадали раненые… Но зеленая фенька… она была настоящей. И ее блеск никуда не делся со временем. Вот она — сияет зеленым пламенем, точно змейка, свернувшаяся колечком вокруг запястья…

…что это было? Сон — не сон? Забытье?..

Что?!! ЗАЧЕМ?!! Зачем…

Влад толком не понимал, какого черта он сунулся в эти подземелья? Устраиваться тут на ночлег он не собирался — лучше уж вздремнуть в дымном и вонючем госпитале, чем здесь. Ну дык чего он тут забыл? Шел к выходу, на свежем воздухе постоять… да, было такое. Увидел Рон. Замахнулась на Сандру своим смешным кулачком, но остановила удар на полпути… и побежала прочь, закрыв лицо руками. Больше он ее не видел.

Но на свежий воздух почему-то не пошел. Так, выглянул, позыркал по сторонам и вернулся назад. В подвал потянуло… ну и зачем? Тут холодно, темно, и крысаками воняет…

Так и бродил туда-сюда по гнилым коридорам, гремя ботами по плитам и трубам, удивлялся сам себе…

Свернул налево. Остановился. Устало выдохнул и прислонился к стене, с которой от такого обращения посыпалась старая штукатурка…

Ему было смешно. Горький такой смех, беззвучный, от которого трясешься только… И ощущение такое, что не пришел, а ПРИВЕЛИ!..

— Hа кухне мышка уронила банку.

Спит моя малышка, ей сейчас теплей.

Поистерлись струны хипповской коммуны, но

Сохранилась песня Земляничных полей.

Все мы помним песню Земляничных полей…

Рон напевала, отрывисто и жалобно, точно плачущий ребенок.

Песня, потерявшая смысл в мире Ядерной Зимы. Просто исчезли, навсегда исчезли понятия, предметы… остались слова… Ну кто сейчас помнит, что такое Земляничные поля… да даже просто земляника… хотя это уж так, к слову…

Эта песня не значила ничего. Она была всего лишь памятью. О детстве среди лабиринтов храмовых подземелий и кип старинных книг и вещей, о старике с молодыми глазами, которого Рон звала дедушкой…

Наглый крысак пробежал прямо по ботинку Влада, остановился и уставился на Рон, как будто слушал, или присматривался с интересом. Ну сидит и пусть сидит. Молодой крыс, маленький, с серым пухом вместо шерсти… чем-то на мышь похож. Но он вырастет еще. Будет здоровенная зверюга, опасная, дьявольски умная и хитрая — это сейчас он глупый и доверчивый. Кто бы стал сидеть вот так возле человека… Хотя, может, они уже не боятся? Не боятся! Чуете, заразы, разум ваш крысиный, что недолго людям небо коптить? Что Земля рано или поздно все равно вам в наследство останется? А?..

Влад не знал, зачем… не головой он тогда думал… просто в душе вспыхнула ненависть… вернулись яркие солнечные картинки, навеки врезавшиеся в память… и тот дикий ужас, который, казалось бы, ушел навсегда…

…крысенок пискнул, будто детская резиновая игрушка, когда Влад со всей силой и злостью пнул его ногой. Пушистое тельце шлепнулось в стену, как тряпка, и упало на пол, оставив за собой кровавое пятно…

— Зачем?! — жестко сказала Рон, вскочив на ноги.

А Влад, обхватив голову руками, медленно сползал по стене на пол, и черная «грифовская» куртка противно шелестела о бетон…

— Зачем… — повторила Рон испуганным шепотом, видя, как Влад сначала тяжело опустился на колени, а потом рухнул ничком на старые плиты, подняв фонтанчик белесой пыли… — Влад!!!

…он вздрагивал, будто пытался сдержаться, чтобы не зарыдать во весь голос… Ну, пытался или нет, ни одна слеза не прочертила дорожку по слою пыли на его лице, когда он наконец поднял голову. Зато по подбородку бежала красная струйка — прокусил губу до крови…