Дмитрий Володихин - Мастер побега

«Какой ты капитан, ты говно», – солдат Рэм Тану спокойно определил для себя цену наглецу.

Военного человека видно сразу. Он иначе ходит, иначе разговаривает, иначе двигается, нежели человек штатский. Этот упырек, без сомнения, к военным никакого отношения не имеет. А потому не знает, с какой натугой надо жать на спусковой крючок старого шестизарядного револьвера «Регент-2», чтобы выстрелить.

Улыбаясь, Рэм ответил:

– Да мне винтовка не для стрельбы, друг…

Одним ударом приклада он выбил револьвер из рук носатого. Вторым впечатал ребристую железяку на торце приклада ему в скулу. Тот рухнул и завизжал:

– А ты вот это видишь? Видишь? Вот это ты видишь? – тыкая указательным пальцем в белую повязку.

– Цыц!

Рэм подобрал револьвер, осмотрел, выругался. Во-первых, без патронов, во-вторых, нечищеный. Сунул в карман.

– Как же ты, массаракш, с оружием, сучонок, обращаешься, – укоризненно сказал он носатому и замахнулся в третий раз.

– Не бей! – взвизгнул тот и выставил руки. – Хочешь, денег дам? Возьми и топай, наши тут близко, придут на звук выстрела и живо с тобой разберутся.

– Встать, – спокойно велел ему Рэм.

Тот поднялся. Сразу стало видно, до чего же это странный человек. Он ни на один миг не оставался в покое: вертел головой, нервно чесал одной рукой другую, пританцовывал на месте, будто кукла шарнирная, и даже левая щека у него подергивалась.

«Тик у него, что ли, какой-то?» – с омерзением подумал Рэм.

В лицо носатый смотреть избегал. Взгляд его быстро перемещался с перил на окно, потом на винтовку, на пол, на Рэмову ременную пряжку, на потолок, опять на окно, на собственные штиблеты… Но когда он все-таки на мгновение глянул в очи Рэма, тот удивился. В прозрачных голубых глазах незнакомца стоял абсолютный покой. Как видно, для него это время – мутное, грязное, беспорядочное – самая удобная среда обитания. В ней ему спокойно.

Рэм чуть не въехал ему еще разок. Рефлекторно, от брезгливости.

– Деньги свои в гроб себе положишь. Пошел отсюда Тот нервно хохотнул и потопал к выходу, слова лишнего не сказав. Там, в дверях, набежал на него запыхавшийся толстяк с такой же белой повязкой. С подозрением поглядывая на Рэма, он забубнил:

– Там пандейская рожа… много сахара… разобраться… красные в квартале… он там, сука, буквально на мешках сидит! А тут чё, Дергунчик?

– Я тебе не Дергунчик, а господин капитан, ясно? – громко ответил носатый на этот бубнеж. – Тут бешеный один… гаденыш, не понимает народной воли.

– А? Бешеный? Этот?

– Вернемся и разъясним голубчика. По полной форме разъясним.

Рэм все-таки передернул затвор. Обоих как ветром сдуло.

Рэм не узнал голос, раздавшийся из-за двери после того, как дважды или трижды звякнул колокольчик. «Новый слуга у него завелся, что ли»?

– Это Рэм Тану. Я к профессору Каану, он меня знает…

Дрыгз! Клацц! Понг! Шморг! Сколько же у этой двери замков и засовов? Помнится, раньше хватало одного.

Ему открыл хмурый субъект со всклокоченной шевелюрой, чудовищно небритый, в мятом домашнем халате и шлепанцах. В правой руке – револьвер.

– Так это и вправду вы, молодой человек! А я посмотрел в глазок, увидел хмурого, тощего, небритого субъекта в мятой форме и никак в толк не возьму: голос-то похож…

«Сам ты… мятый!»

– Массаракш! Господин Каан! Вы? Массаракш-и-массаракш!

– Заходите. И помните: по воле моей супруги сквернословие в этом доме находится под запретом Ружье, прошу вас, оставьте у входа Тут вам не в кого палить.

«Не ружье, а винтовка», – мысленно поправил его Рэм.

С тех пор как он побывал у профессора последний раз, обиталище господина Каана страшно изменилось. Здесь было очень чисто, а стало грязно. Натоптано в прихожей, накурено в гостиной, пыльно – везде. Одежда валялась тут и там беспорядочными кучками, из кухни на трюмо у самых дверей перекочевал заварочный чайник в бурых потеках. В пепельницах – через край. Из глубин профессорского жилища доносилась бравурная мелодия с граммофонной пластинки.

– Слуг, как видите, пришлось отпустить. Мне кажется, еще немного, и они сделались бы тут хозяевами.

– А… револьвер?

Профессор взглянул на него удивленно:

– Столичные порядки, знаете ли, сильно либерализировались. Последнее время ко мне скреблись разные подозрительные личности и все хотели объявить народную волю моему имуществу. Это, – он похлопал ладонью по вороненому стволу, – пока еще их останавливает.

Он спрятал револьвер в карман халата.

– Простите. Предложил бы отобедать, но… жалованье нам временно отменили, а наш академический паек вот уже три недели как задерживается! – последние слова господин Каан произнес уверенным тоном, громко и с улыбкой на губах, словно говорил о какой-то мелкой анекдотической глупости. «Посмеемся же над этим вместе!» – подсказывал его тон.

Рэм поставил солдатский ранец на пол в гостиной и устроился в кресле с кожаной обивкой. Его фронтовая задница, с удивлением ощутив под собою небывалую мягкость, отправила восторженный сигнал в мозг: «Мирная жизнь, братишка!»

– Как там, на фронте?

Рэм устало потер лоб. Сказать правду – напугать до смерти, но солгать… ведь не чужой человек перед ним, не дурак и не трепетная девица.

– Никак, господин Каан. Фронта нет. Он сгнил и развалился с обеих сторон. Последние две недели там полный хаос. Честно говоря, я дезертир, господин Каан.

Профессор застыл в изумлении. Злое, опасное слово «дезертир» все-таки царапнуло его штатскую душу. Подданные Его Величества воспитаны на том, что из действующей армии бежать скверно, недостойно. Рэм и чувствовал себя именно так: испачкался, как отмыться? Но оставаться там было… негде. Там просто уже нет места, где можно остаться и сохранить жизнь.

Господин Каан, наверное, кое-что понял по его лицу, по его глазам. А поняв, задал правильный вопрос:

– Что с нами будет?

– Я не знаю. Скоро сюда доберутся орды таких, как я. Только настроенных очень недружелюбно. Голодных, злых, привыкших нажимать на спусковой крючок без особых раздумий. И еще у них будут вожди, которые ничего не боятся – отбоялись свое.

Господин Каан ничего не сказал в ответ. Он был очень хорошим историком, пусть и связался с какой-то странной научной дисциплиной про людей и древнюю живность… И, как всякий очень хороший историк, без труда нарисовал в воображении все то, что ожидает столицу Империи…

– Когда?

– У вас осталось несколько дней покоя. Меньше пяти, я думаю.

– Так-так… Какие советы вы как бывалый человек мне, простому штатскому, дадите? Впрочем, нет! Потом! Пока я не забыл… Очень хорошо, что вы сами пришли! У меня для вас послание от Даны…

– …Фаар, – зачарованно докончил фразу Рэм.