Дмитрий Володихин - Мастер побега

Рэм со студенческой скамьи помнил: никогда, ни в каком столетии не водилось такого у хонтийцев, чтобы им позволялось питаться только рыбой и чесноком. Ерунда какая-то, выдумки. Но, во-первых, Толстого хоть как на слове лови, он все равно будет дуть в свою дуду. И, во-вторых, многовато последнее время хонтийцев в форте. Особенно на складах и в Совете. Почему их так много в Совете? Самые большие смутьяны – хонтийцы. И самые большие сторонники Трудовой партии – тоже хонтийцы. Раза три они предлагали Дэку свергнуть брата, национализировать все ценное и пригласить товарищей из Трудовой партии для создания «настоящего революционного правительства». Тот пока держится.

Одним словом, Рэм смолчал.

– Так вот, мужик, я тебе скажу: Фильш уехал в столицу. Рад об этом не знает, а вот Дэк – знает. Лично разрешил. В столице нынче сумасшедший дом. Про переворот слышал?

Рэм пожал плечами. Слухи, сплетни… какой-то Совет советов…

– Ну ты глушня. Тоже мне комиссар! Умный, а все от людей отгораживаешься. Ладно. Фильш. У него в Трудовой партии большие связи. Он теперь ходит в доверенных лицах у самого Гэла Кетшефа. А Гэл Кетшеф у них в правительстве – наркур продовольствия.

– Кто? – не расслышав переспросил Рэм.

– Наркур. То бишь народный куратор, а по-старому – министр. Национальность у него характерная. Матерый хонтийский кровосос. Никого не пожалеет.

Рэм промолчал. Ему не нравился этот разговор. Хорошо было в Университете: всех, кто его окружал, он делил на тех, кто может написать умный текст и кто не может. Первые делились еще по степени умности текстов. И как-то наплевать было, хонтийцы они, архипелагцы, пандейцы или срединный народ…

– Молчишь? Оч-хорошо! Мужик, я тебе скажу, ты как-то запаздываешь. Давно надо было определиться: с нами ты или с ними.

Рэм встрепенулся:

– С кем – с ними?

И тут у Толстого вся повадка сменилась. Был – грубиянище, медведь, хамло, а стал – дельный человек с цепкою хваткой. Толстый неторопливо закурил, глядя на Рэма этак оценивающе, с прищуром. А потом сказал:

– Ты понимаешь, с кем. Неделю назад, сразу после переворота, в столице издали декрет: Рабочая гвардия превращается в Рабочую алую армию. РАлАр называется. Никакой партизанщины. Спецы из бывших офицеров. Никаких добровольцев и вольноопределяющихся, все – по мобилизации. И ни одного большого начальника из срединного народа. Если ты до сих пор не понял, то тебе очень скоро все досконально разъяснят. До точки. Дай только Фильшу с отрядом раларовцев вернуться.

Ноздрей Рэма достиг сладостный запах трофейного табака. У пандейцев почему-то табачные фабрики до сих пор не встали, работают.

– У нас главный – Дэк. Он не пойдет под Трудпартию. И нас в обиду не даст.

– Не знаю… – пожал плечами Толстый. – Он у нас хорошо чует настоящую большую силу. Не знаю, парень.

В этот момент на место тертого дельца Толстого явился свой мужик Толстый, простой и без претензий к боевым товарищам, такой уж он человек:

– А хорошо ты с пушкой придумал. Не зря про тебя Дэк говорит: голова, мол, профессор наш малолетний…

Рэм кивнул. Удачно. Разумеется. Жаль, что без этого не обошлось.

Когда состав с Продбригадой прибыл на узловую станцию, никакое начальство их тут не встретило.

Полуденное время, а уездный центр словно вымер! Ни баб, ни детей. Собаки носятся по опустевшему рынку да дедки копаются на огородах. Что им сделается? Конечно, их предупредили вместе с прочими: повстанцы едут! Но им сто лет в обед, им помирать, так чего ради станут они ценить свои замшелые жизни?

В старинном здании уездной управы должен был заседать местный революционный совет, но избрали туда людей случайных и смирных, а потому заседал он или не заседал, а проку для города никакого от него не было.

Зато на втором этаже местной гостинички собирались трое купеческих старшин, трое ремесленных, а с ними отставной майор – глава городской милиции, она же «самооборона». Эти-то семеро старейшин, как подсказали Рэму, и ворочали всеми главными делами на день тележного езду окрест. Толстый, по совету Рэма, отправил к ним Таача. Сержант, по его словам, произнес перед отцами города речь: Повстанческой армии помочь надо, ибо она теперь – новая власть и революционный порядок. Старейшины покивали, и ближе к вечеру на привокзальной площади материализовалось шесть мешков с крупой. «Издеваются!» – уяснил Толстый. «Разобраться с каждым гадом конкретно, выкурить, если надо, из дома, а дом спалить. Парочку самых несговорчивых подвесить высоко и коротко», – лениво посоветовал ему Таач. Командир брезгливо поморщился. «Можно бы, только начать хотелось бы с другого». И тогда Рэм вызвался решить дело иначе. Он опохмелил бывшего комендора с эсминца «Гром» и указал ему цель. Артиллерист недрогнувшими руками положил снаряд ровно посреди собачьей свадьбы, шагов за двадцать от входа в гостиничку. Потом Рэм в одиночку посетил старейшин. Когда он шел туда, разные мысли лезли ему в голову. «Могут и пристрелить… Лишь бы не разбежались… Какие слова им сказать? Как-нибудь красиво: те, кто не желает понимать революционной необходимости, встретится с революционным правосудием… Пойдет? Тьфу, похабель цветистая…» Добравшись до гостинички, он посмотрел в глаза тем пятерым, кто не струсил, и на ум ему сейчас же пришли самые верные слова: «У вас один час. Время пошло». Часа не понадобилось. Груды продуктов образовались на том же месте, что и прежние шесть мешков, много раньше назначенного срока А рядом с ними возник и главный купеческий старшина Он запалил курево и сказал, обращаясь к Толстому, которого в один миг распознал как старшого: «Грузите. А как загрузите, так я хочу услышать, что обиды никакой с вашей стороны нет и город вы не тронете». С тех пор стоит близ поезда, ждет.

…Толстый, жаждавший продолжения разговора, зашел с другой стороны:

– И твою Дану тоже хонтийцы сгубили… Она-то при чем! Молоденькая женщина, ни в чем не виновата, а ее… заодно с отцом. Ну кто такие после этого хонтийцы?!

– Закрой рот.

– А что? Что такое? Я ж на твоей стороне.

– Просто закрой рот, не желаю об этом разговаривать.

Три недели назад по радио сообщили: честные и преданные друзья Трудпартии осуществили на территории Хонти «акт очищения от гнусной монархической заразы». Расставаясь с темным имперским прошлым, они в один день взорвали виллу, на которой жило семейство Фаар, и еще две столичные квартиры, где обитали отпрыски императорской династии. «Ныне земля Хонти продезинфицирована!» – восторженно сообщил столичный комментатор. А потом хонтийское правительство расстреляло сорок человек своих красных. Они там, кажется, вообще в жестоком кризисе, на грани собственной маленькой гражданской войны…