Дмитрий Володихин - Мастер побега

«Какая-нибудь очень величественная херь. Звенящая, подобно бронзе».

– Это чистота, это кимвал, звенящий через столетия, взывая к душам предков и потомков!

«Теперь надо про нацию».

– Это живой инструмент нации! Им нация сражается и побеждает. А направляют его огненосные творцы!

«И про общее дело».

– Гвардеец живет и дышит ради общего дела, он – частица великой силы, а великая сила всегда готова за него заступиться, спасти его и помочь ему! Они слиты неразлиянно!

«Когда же он с прекрасной великаншей слиться успел? Должно быть, я спал существенно больше часа..»

– Чувствуешь, как изменилась твоя жизнь? Чувствуешь, как энергетика Гвардии проникает в тебя?

В животе у Рэма отчаянно забурчало. «Всего вернее, Гвардия проникает в меня через желудок…»

– Угу. Чувствую.

Расцепились.

– Оч-хорошо! Тогда вот тебе первое задание и первая проверка: у меня тут лежит бессмысленная дребедень, сочиненная одним уродом. Мы зовем его Дергунчик, а фамилию его я забыл. Знаешь его?

Остроносая харя, остроносые штиблеты, ворованные галифе. Осторожно.

Рэм неопределенно повел плечами:

– Не вспоминается.

– Оч-хорошо! Дребедень написал именно он. Этот огрызок. Этот хрен вибрирующий. Этот недоносок вокзальной урны от помойного бака Ему доверили создать боевой марш Гвардии, а он нам тут наковырял такого! – Толстый сделал большим пальцем круговое движение, словно плющил прямо на столе наглого клопа – Можешь использовать, но сделай из его нетрезвой блевотины нечто стоящее. К утру. Останешься здесь, в соседней комнате. Готов?

Два вкривь и вкось искорябанных листка взмахнули разлинованными крылышками, опускаясь на стол.

– Э-э…

– Вот и отлично! Такая тебе выпала проверка, мужик. И каждый в нашей стране будет знать автора этой песни! Понял?

«Наверное, это даже немного смешно…»

Вот только сначала Рэму надо было кое с кем встретиться, а уж потом – марши, литавры, Гвардия и вся ее энергетика Чистая, огненная, неразлиянная. Когда он объяснил свои обстоятельства Толстому, тот с сомнением осведомился:

– На спанье ты себе оставил кукиш с маслом. Успеешь?

Рэм кивнул.

– Иди! Полностью доверяю, но самую малость за тобой присмотрят.

Рэм опять кивнул. Иного и не ожидалось.

* * *

Шнур от колокольчика был выдран с мясом. Неудивительно: ценная веревочка, и революционная необходимость диктует ее конфискацию.

Рэм осторожно постучал в дверь. В ответ – какое-то шевеление, будто мышка поскребла коготками по полу. Ясно. Профессор не хочет лишний раз громко существовать. Тогда Рэм пару раз двинул по двери сапогом: это по-революционному, в самый раз! Кто лупит в дверь подобным образом, тот явно имеет на это право.

Послышалось суетливое шарканье.

– Сейчас-сейчас! Уже бегу, товари… то есть господа, господа!

Заклацали замки.

Голый коридор. Ни мебели, ни вещей, кроме старого пальтеца, лежащего прямо на полу.

Худущий старик в обносках. Всклокоченные седые волосы. Дряблая кожа на шее. Кланяется. Бегающие глаза.

«Куда же ты смотришь, ты посмотрим на меня, на мое лицо!» Может, в такой темноте ему просто не удается разглядеть?

В руке – керосиновая лампа, вокруг нее – нимб тусклого сияния. Больше ни от чего в прихожей свет не исходит. Да и во всей квартире, кажется.

– Профессор Каан? Это же я, Рэм Тану!

Стариковский взгляд перестал обшаривать пространство за спиной Рэма, застыл, налился концентрацией. Странным образом, сначала в глазах учителя сверкнуло безумие. Хорошо отрепетированное безумие. Мол, в случае чего с меня не спросишь: я дряхлый, я сбрендил… Потом на мгновение появилось тепло, а вместе с ним – разум. Оказывается, они никуда не делись, они просто спрятались. Узнал, хорошо! Рэм точно помнил, сколько господину Каану лет, и совершенно определенно знал: рассудок не покинул ученого мужа. Но в зрачках хозяина дома словно сработал железнодорожный механизм перевода стрелок: на смену разуму и теплу пришел ужас. Рэм, кажется, даже услышал тихий щелчок…

Господин Каан не стал обнимать Рэма Не стал говорить ему ласковые приветственные слова Он просто бухнулся на колени и обнял сапоги Рэма Прижался к левому щекой.

– Я умоляю вас! Я заклинаю вас! Всем святым! Я относился к вам, как к родному сыну! Пожалуйста, немедленно уходите! Я же знаю из газет, кто вы! И я немедленно позвоню после вашего ухода! Позвоню, кому надо! Слышите? Вы меня погубите! Один факт вашего присутствия в моем доме… Вы же не знаете, как тут свирепствовали! Сначала ваши, потом эта проклятая вездесущая Гвардия… Только не убивайте меня! Зря я сказал про ваших, я неправ, признаю, я по всем пунктам неправ, я готов извиниться! Слышите вы? Гвардия, конечно, намного хуже… Это просто тираны! А я в душе – социалист… Слышите? Верите мне? Пожалуйста, поверьте и уходите! Я умоляю вас!

Рэм медленно стянул с плеч шинель. Ту самую офицерскую шинель, которую он получил от Толстого в подарок пять месяцев назад. Некоторые вещи надо показывать людям сразу. «Во избежание» – как говаривал один его старинный знакомец.

Профессор, задрав голову, глянул на его мундир. Перекрещенные винтовки с примкнутыми штыками на пуговицах, кокарда с танком, маленькие снопы колосьев на погонах и петлицах… Свет, скупо лившийся из недр керосинки, словно выбил серебряный звон из металлических деталей военной формы. Будто по всем ним одновременно тюкнули миниатюрными чайными ложечками.

Господин Каан сдержанно ахнул. Мгновение спустя он опять прижался щекой к сапогу, только на этот раз – правой.

– Пощадите! Да, я ошибся! Я раскаиваюсь во всем сказанном! Я беру свои слова назад. Все до единого! Я люблю Гвардию, как самый искренний патриот! К чему нам проклятые инородцы? Они только засоряют чистую кровь нации! Я готов выполнять любые приказы! Я готов стать бойцом идейного фронта! Да что там бойцом, это слишком большая честь для меня, я готов настоящим бойцам патроны подносить! Только не расстреливайте…

Профессор всхлипнул от избытка чувств.

Рэм велел ему подниматься с колен, бросить всю эту ерунду и больше не бояться: никто не собирается ставить его к стенке.

Господин Каан рассыпался в благодарностях и заверил в полной и безоговорочной преданности. А что назвался социалистом, так испугался – матерый «друг рабочих» у него дома, как тут не испугаться? Он бы доложил… Он бы сразу же доложил куда следует. Теограна? Мертва Через столицу прошло две волны эпидемий, и она не убереглась, а ему повезло… Ребенок?

Тут профессор умолк и затрясся в беззвучном плаче. Рэм гладил его по спине, отобрав лампу, говорил какие-то слова утешения.

Когда тот взял себя в руки, Рэм спросил, чем он нынче живет, и куда делась мебель. Неужто все пришлось поменять на хлеб?