Анна Агнич - Полдень, XXI век, 2013 № 01

Душа, превращённая в уборную, смердела.

Мне встречались такие страдальцы и раньше. Обычно это были люди гордые, честолюбивые, часто богатые. Купцы, дворяне, писатели, актёришки. Фабриканты, военные, куртизанки. Даже священники. Ко мне самому во время радений на Афоне приходил такой паразит. Червяк в локоть длиной, а толщиной с мизинец, мягкий и кольчатый. С маленькими ручками числом четыре, крошечным личиком непорочной девицы, но бесстыдными чёрными губами дудочкой. Непостижимым образом выполз из обычного камня, весь в сиянии, будто святой, и приступил ко мне, обещая милым голоском безбедную жизнь, злато и власть над людьми. Нужно было лишь впустить его к себе внутрь, чтоб он улёгся вдоль позвоночника. Я порвал гадину надвое и в ужасе отбросил корчащиеся останки. Они светились всю ночь, как бы вопрошая: не ангела ли ты убил, Григорий?

Наутро пришли монахи, забрали увядший прах искусителя и рассказали, что подобные аспиды живут на Луне, в гигантских пещерах, где у них целые города, и являются не демонами, но лунными людьми. К нам попадают со звездопадами. Убивать их грешно, а только и принимать в себя грех сродни прелюбодеянию. Изгонять их должно строгим постом. Одного не сказали монахи, как поступать с изгнанными аспидами.

Позднее оказалось, что изгоняются они также хлыстовскими оргиями, молитвами, оскоплением, тяжёлым трудом, удушением, прижиганием либо утоплением, а вместо убийства можно отдавать их курам. Глупые птицы клевали ползучих лунных человечков веселей, чем мочёный в вине хлеб.

Я видел сотни лунных аспидов, но разжиревших до такой тучности, как у плюгавого фюрера, — никогда. Изгнать его было невозможно. Только убить.

Сунув Гитлера вверх ногами в мешок — он уместился почти целиком, — я поворотился к галилеянину. Тот с бесстрастным выражением на одноглазом лице забивал черномундирных офицеров из усыплённой мной свиты Гитлера. Точно библейский патриарх козлищ. Ножом в сердце. Рука мерно вздымалась и опускалась. На кулаке, обмотанном кожаной повязкой, поблёскивал золотой магендавид. Я ждал, что Мойша будет при этом творить иудейскую молитву или выкрикивать проклятия, но он молчал.

— Хватит, — сказал я. — Уходим.

Он замер с поднятой рукой.

— Я должен прикончить всех. Даже этого будет мало, но я должен…

— Нет, — оборвал его я и, крякнув, забросил мешок с фюрером на плечо.

Мойша разжал пальцы. Нож брякнулся о бетонный пол ангара. Галилеянин аккуратно смотал повязку с кулака, обтер о штанину и надел на голову, спрятав под кожаной полосой пустую глазницу.

Второй глаз был пуст ничуть не менее.

Мы остановились в знакомой ложбинке. Усадили Гитлера верхом на канистру и примотали медной проволокой, чтобы не сползал. Похоже, он окончательно перестал понимать, что происходит: мелко кивал головой, сбивчиво лопотал, время от времени тихо, но яростно вскрикивал. Я предложил сжечь вместе с ним тела американцев, но Мойша воспротивился.

— Не дело славным парням гореть рядом с падалью.

Фюрер вдруг замер, выпрямил спину, вскинул голову. Прояснившимся взглядом уставился на галилеянина и, тряся сальной чёлкой, прокаркал фразу из трёх и ещё трёх слов. Не русскую, не немецкую, не иудейскую. Вообще не человеческую. Это был язык лунного аспида. Очнувшегося после контузии, собравшегося с силами и приказавшего убить меня.

Сопротивляться силе, способной повелевать целыми народами, Мойша не мог. Он вздрогнул и рывками, как заводной манекен, демонстрирующий в витрине модную шляпу, потянул с плеча пистолет-пулемёт.

Тогда я обеими руками вцепился в бороду, рванул её — до боли, до хруста в челюсти — и промолвил:

— Умри!

Вместе с последним звуком из пылающего жерла моей глотки вырвался снаряд, в который сплавились пули Пуришкевича, юсуповские цианиды, моя дикая ненависть и моя святая вера. Оседланного лунным аспидом сморчка разорвало надвое; рухнувшие наземь останки мгновенно вспыхнули, будто охваченные адским пламенем. Я сшиб оцепеневшего галилеянина с ног, упал рядом.

Взорвалась канистра.

…Мойша раздавил башмаком то, что осталось от фюрерского черепа, вмял прах в землю и глубоко затянулся трещащей сигарой. Ладони у него были сплошь в мозолях: хоронил американцев. Хоть почва в ложбинке и была песчаной, но для рук, отвыкших от крестьянской работы, рытьё братской могилы стало тяжёлым испытанием.

— Бросал бы ты всё-таки курить, — сказал я. — Бесовская привычка.

— Может быть, после войны. Что ты там вырезаешь?

— Закончу, увидишь.

Когда я отошёл от берёзы, по стволу сверху вниз тянулась надпись: «Здесь погребена собака» [2] На месте сожжения трупа человека, опознанного как Григорий Распутин, на березе были начертаны две надписи. Одна на немецком языке: «Hier ist der Hund begraben» («Здесь погребена собака»). Вторая гласила: «Тут сожжен труп Распутина Григория в ночь с 10 на 11 марта 1917 года». .

В этот раз Абакумов пришёл один, без солдатиков.

— Вчера утром Гитлер покинул «Вольфшанце», — сказал он. — Говорят, очень плох, почти потерял голос, подавлен. Но всё-таки жив и продолжает командовать. Десять дней назад лично отдал приказ атаковать союзников в Арденнах.

— Не он. Не настоящий. — Меня колотило после недавнего укола, язык онемел, поэтому я старался говорить коротко. — Двойник. Или артист.

— Теперь это не имеет значения. Наша операция провалилась. Гипноз, магия, сжигание колдунов на кострах окончательно дискредитировали себя. Только броня, снаряды, самолёты. Да ещё русский Ваня со вшами, матом и трёхлинейкой. — Абакумов хлопнул ладонями по столу. — Ты нам больше не нужен, Григорий Ефимович. Ни в каком качестве. Приказом от двадцатого ноября ты лишен инъекций. Сегодняшние уколы — мой личный подарок.

Против воли вырвалось бабское:

— Я же сгнию.

— Ну-ну, отставить нытьё. Не такие мы и звери. Бочка с мёдом уже готова. Мёд алтайский.

— Не пойду в бочку, хоть казните. — Я изо всех сил сжал кулак. Стальная трубка шприца смялась как бумажка.

— Что же, — спокойно сказал Абакумов, — мы ждали такой реакции. Поэтому приготовили альтернативное предложение. Вода Ледовитого океана. Холодная и солёная. Товарищам из экспедиции «Северный полюс» будет поставлена задача не только наблюдать за дрейфом полярных льдов и тем, как любятся белые медведи, но и присматривать за объектом «Г.Е.Р.». Выбирай.

Океан ледяной солёной горечи против бочки тёплой душистой сладости. Разве это выбор? Это готовое решение.

— По лицу вижу, Ледовитый тебя устраивает, — сказал Абакумов. — Признаюсь честно, рад. Свыкся с тобой. Есть в тебе что-то правильное. Основное, первоначальное. Исконное. То, что мы незаметно потеряли вместе с проклятым царизмом. — Он усмехнулся, впервые за время нашего знакомства. — Хочешь что-нибудь напоследок? Женщину? Спиртное? Цыган с медведем?