Анна Агнич - Полдень, XXI век, 2013 № 01

Он выйдет из кладовой завтра. Или послезавтра. Или через неделю. А пока он лежит в темноте, свернувшись калачиком, слушает крик той женщины из мексиканской гостиницы и пытается разобрать слова. Он сжимает ладонями голову, силится вспомнить их — и вспоминает. Семь лет он, оказывается, хранил их на дне памяти, чтобы они выплыли сейчас. Его губы шевелятся, шепчут, выговаривают незнакомые древние слова — и ему кажется, он начинает их понимать.

Надрывно хрипя и матерясь от тяжести моего тела и своих грехов, меня волоком подтащили к проруби, пешнёй выбили зубы, каркнули что-то не по-русски и столкнули тело под лёд. Чёрная, смертельно-холодная вода расступилась сразу до дна — будто открылся колодец в Преисподнюю. Течение с натугой перевернуло меня лицом вверх, смыло грязь стянувших тело пелён, раскинуло руки крестом и понесло. Я то открывал глаза, то вновь закрывал; от этого почти ничего не менялось. Толстый лёд вверху, колючий лёд под веками, вечный лёд в груди. Но вдруг, весь в шлейфах пузырьков, на меня рухнул пожарный багор. Кованый крюк вонзился под нижнюю челюсть, сразу глубоко, до языка.

На этом всё кончилось — для моих убийц, моего Отечества, моего Государя.

Для меня — только началось.

Сладко ли нежиться в меду? Спроси у того, кто провёл в нём четверть века и ещё три года, и получишь по роже.

Хранители разбили коньячную бочку, топорами скололи с моего тела засахарившийся до стеклянной твердости мёд, а остатки смыли горячей водой. Грохочущие цепи спустились с потолка, чтоб подхватить под мышки мясницкими крючьями, но я гневно оттолкнул их, воздвигся на колени и вознёс хвалы Господу. Не подложному божку никониан-щепотников, милосердному и всепрощающему, а истинному, карающему, грозному Вседержителю старого обряда.

Потом я начал падать, и крючьям нашлось-таки применение.

Те, кто управлял ими, не церемонились, да я и не ждал сестринских нежностей от этих женщин с мужскими лицами и в мужской одежде. Тем больше удивился, когда на железном корыте с колёсами привезли меня не к выгребной яме и не в пыточную, а к лекарю. Величавый старик в белом халате и с нелепой шапочкой на темени долго мял меня сильными пальцами, выстукивал молоточком, светил в глаза слепящим лучом, ковырялся в телесных дырах блестящими инструментами, а под конец больно сжал ятра.

Я отбросил его руку прочь.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал лекарь. — С учётом того, что вам довелось перенести, можно сказать, что вы настоящий крепыш. Раны зарубцевались, мышечный тонус высокий, все реакции в норме. Немного подлатать, подкормить, и будете как новенький. Простите за каламбур. — Он сделал паузу, ожидая моей реакции. Пауза затянулась сверх всякого приличия, и он не вытерпел: — Ведь ваша настоящая фамилия Новых?

Я безмолвно перебирал бороду, разделяя слипшиеся волоски.

— Почему вы молчите, Григорий Ефимович?

Растянув губы в ухмылке, я обнажил беззубый провал рта.

— Ах вот оно что! Ну, это не страшно, протезы мы вам вставим. Желаете золотые? Фарфоровые?

— Из воронёного златоустовского булату, — прошепелявил я, брызжа медовой слюной. — Да смотри, чтоб с молитвой делали!

Зубы вставили через неделю, да так ладно, что казалось — свои. Наконец-то я смог поесть варёной телятины, и ржаного хлеба, и хрустящего малосольного огурца, а не той сладковатой размазни, которой меня потчевал не то слуга, не то тюремщик — косоглазый и кривоногий киргизец Федька.

Трапеза ещё не была закончена, когда в комнату вошли трое военных. Два солдатика с револьверами сразу встали у двери. Третий, обладатель твёрдых, будто щебень, глаз, прошагал к столу и по-хозяйски уселся за него.

— Хлеб да соль, Григорий Ефимович.

— Мы снедаем, а ты не облизывайся, — ответил я, как учил отвечать незваным гостям отец, и отодвинул пищу на край стола.

— Не волнуйся, я сыт, — сказал камнеглазый. — Меня зовут Виктор Семёнович Абакумов. Начальник контрразведки Наркомата обороны СССР.

— Наркомат и Эсэсэсэр — имена воистину демонские. Сатане служишь?

Так просто вывести из себя Абакумова не удалось.

— Я служу своей стране, — сказал он спокойно. — Союзу Советских Социалистических Республик. Одна из республик — Советская Россия. Наркомат расшифровывается как народный комиссариат. Впрочем, у моей организации есть ещё одно название. СМЕРШ. Можешь называть так, если больше нравится.

— Ладно, — сказал я. — Говори, что надо.

— Сейчас идёт война, Григорий Ефимович. Война с Германией, большая и очень тяжёлая. Мы побеждаем, но платим громаднейшую цену. Миллионы советских людей уже погибли и неизвестно, сколько погибнет ещё. Тебя оживили, чтобы ты уничтожил Гитлера.

Я нахмурился. Распутина убивали многажды, но Распутин не убивал никогда.

— Кто таков этот Гитлер? Кайзер? Император?

— Фюрер. Главный вдохновитель немецкого народа. Если его не станет, гитлеровцы мгновенно растеряют боевой дух. Тогда мы их просто раздавим.

— Россия воюет с германцем в одиночку? — Произносить этот самый Союз каких-то там Республик у меня язык не поворачивался.

— Нет. Соединённые Штаты Америки и Великобритания — наши союзники. Япония, Италия и куча мелкой европейской сволочи вроде румын и венгров — на стороне Гитлера.

— Франция?

— Франция разбита. Польша разбита. Сербия сражается. Немцы очень сильны. Поэтому их нужно обезглавить. Гитлер сейчас находится в своей главной военной ставке — «Вольфшанце». Туда тебя и забросят.

— «Вольфшанце»? — переспросил я. Слово было мерзостным и ранило рот, словно обломок зуба.

— «Волчье логово». Это в Восточной Пруссии, район Растенбурга. Операция готовилась совместно отечественной и британской сторонами.

— Обманут вас джентльмены.

— Ты мне эту панику прекрати, — с угрозой сказал Абакумов. — Пророк херов. Своё убийство предвидеть не мог, а туда же…

— Какая паника? Ведомо мне, что так будет. Они ведь всегда обманывают. Умный народ, но подлый. А смертушку-то свою я видел. Как в синематографе видел. Да бежать от неё не желал. Ибо всё в руке Господней. — Я размашисто перекрестился двуперстием.

Абакумов поморщился, будто и впрямь был клеймён Сатаною.

— Далее. Диверсионных групп будет несколько. На случай, если ты не дойдёшь. Кроме того, у нас имеются союзники в окружении самого Гитлера. Главный расчёт — на них. Завтра, с двенадцати до часу пополудни, они взорвут бомбу в кабинете совещаний. Если по какой-либо причине Гитлер останется жив, его наверняка попытаются эвакуировать. Либо бронепоездом, либо самолётом. Будешь ждать фюрера в районе аэродрома. Но не один, а с напарником, который в тонкостях знаком со всей операцией. Тем не менее, командуешь ты.