Роберт Хейсти - «Если», 2002 № 10

Не выпуская типа из рук, я повернул голову к писателю, и на фоне нескончаемой невнятной исповеди мы вполголоса обменялись репликами — будто бы в скобках.

(«А ведь убогий не врет…» «С его дикцией это не обязательно». «Я имею в виду, если бы он говорил неправду…» «Это да. При условии, конечно, что ему приходилось общаться с самаритянином». «А ты допускаешь иную возможность?» «Нет. Пожалуй, нет». «Следовательно, приходится признать, что он говорит правду». «Или то, что считает правдой». «В смысле?» «Ну…» «Какое кощунство! Запудрить мужику единственную извилину!..» «В одном ты оказался прав. Мы ничего не добьемся от этого юродивого. Даже если он будет знать ответы и от всей души захочет с нами поделиться». «Да уж…»)

— Чего он вам сделал?

Вот такой взгляд на ситуацию мне нравится. Два молодых парня, неслабых и решительных, зажимают в темном углу третьего, и тут же само собой напрашивается: «Чего он вам сделал?»

А кто, собственно, спрашивает? Я обернулся…

В трех метрах от нас стояли два типа в одинаковых джинсовых комбинезончиках — как Чип и Дейл, если бы те были не бурундучками, а, как минимум, медведями-людоедами. Их фигуры внушали подспудное уважение. Типы взирали на сцену экзекуции с искренним любопытством.

— Охрана! — одними губами прошептал Игнат.

— Да так… Мы у него приобрели кое-что. По ошибке… — ответил я небрежно и вместе с тем как можно ближе к истине. — Теперь вот хотим вернуть, так он брать отказывается.

— А на много приобрели-то? Может, помочь? — вызвался один из близнецов.

— Да нет, спасибо. Мы уже поняли, что много из него не вытрясешь.

— Ну, смотрите…

Медведи расступились, освобождая проход нам с Игнатом, и снова сомкнули ряд перед попытавшимся проскочить между ними посредником.

— У меня нет, — услышал я, спускаясь по лестнице. — Ничего, кроме. Только это. Хотите… Нэ-э-э… Календарик? Всегда полезно знать день.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросил я Игната.

— Не знаю. А ты?

— Тоже не знаю. Если Пашка не найдет никаких зацепок, буду, наверное, ждать воскресенья.

— Пойдешь на проповедь?

— Конечно. А ты разве нет?

— Не знаю, — повторил Игнат, возвращая платок. — Я скажу тебе, если надумаю. Ты телефон оставь…

— Записывай, — сказал я. — Или запоминай. Он у меня вообще-то простой…

Уже на эскалаторе погруженный в свои мысли писатель тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и пробормотал:

— Да ну, бред какой-то!

— Ты о чем?

— Нет, невозможно! Не мог же он в самом деле так сказать.

— Как? — Я почему-то сразу догадался, что речь идет о посреднике. — Ты про юродивого? Этот что угодно мог сказать. Тебе что послышалось?

— Я, конечно, могу ошибаться, но мне показалось… Погоди, тут самому бы выговорить. Кажется, он сказал: «Миссия мессии — в усекновении скверны».

— Ого! — Я чуть не свалился со ступеньки. — На его месте я бы не злоупотреблял каламбурами. А ты уверен?

— Нет, конечно! Но он повторил это по меньшей мере четырежды!

Хоть я и вернулся из «Игрового» сильно за полдень, Маришка дожидалась меня в постели. Только сон, как она однажды призналась, примиряет ее с этой многоточие, многоточие, многоточие реальностью!

Еще на разлепив до конца глаза, поспешила нажаловаться:

— Представляешь, постоянно фиолетовая! Только кто-нибудь позвонит в студию, только разговоришься, и — хоп! Хоть скафандр надевай с темным стеклом! Я уж умаялась всякий раз перед слушателями извиняться. А если свет в студии не включать, я диски начинаю путать. Сегодня вместо «Время не ждет» запустила из базы «Время, вперед» — это полный назад! Продюсер до этого дремал за пультом, тут вскочил, подумал, что восемь утра. Пришлось выгонять в коридор. Не знаю, что они там все про меня думают… Тебе звонила каждые полчаса, но куда там! Все время занято.

— Я в Сети рылся, — оправдывался я. — Искал писателя. Он, кстати, оказался неплохим парнем. Временами — так очень даже забавным.

— Я вспомнил лицо Игната после ингаляции над пыльным мешком и не сдержал улыбки. — Просто он чересчур замкнут в себе. Такое ощущение, что Игнат сознательно сделал доступ к красотам своей души максимально затруднительным для окружающих.

— Это от него ты научился так выражаться? — съехидничала Маришка. И вдруг без перехода уткнулась носом в мое плечо.

Бедная! — подумал я.

Возможно, пустословие и грех, но как быть тем, для кого этот грех — неотъемлемая часть работы? Труженикам разговорного жанра? Ладно диджеи и прочие ведущие развлекательных программ, без них, в случае чего, можно обойтись, но как же врачи-логопеды, преподаватели риторики, адвокаты, политики в конце концов?

Впрочем, это я хватил: без последних, пожалуй, обойтись еще легче, чем без диджеев. И все равно… Бедная!

Чтобы как-то успокоить, поведал ей о событиях сегодняшнего утра. И тех нерадостных выводах, к которым пришли мы с Игнатом.

— Ладно, — сказала она, оттаивая. — Милые бранятся — только чешутся. Тебе спинку, кстати, почесать? Так ты теперь, получается, один из нас? Из цветных? Ну, мало ли, в чем твой Валерьев уверен. Сам-то вон, отметился… голубь! А ты что же никак себя не проявишь? Может, ты святой? Вот здесь — чувствуешь? Чешется? Ну точно, святой! Крылья режутся… Как бы нам тебя проверить?.. Придумала! Ты убей кого-нибудь, а потом извинись по-быстрому. Есть у тебя кто-нибудь на примете? Ну, кого не жалко? Нет, меня нельзя, я сегодня еще не молилась.

Встрепенулась вдруг.

— Стоп! Я не много говорю? Посмотри, с лицом у меня…

Нахмурилась.

— И все-таки это ужас, когда даже с родным мужем поговорить — страшно.

Тонкая складочка между бровями и челкой разгладилась, только когда она снова заснула. Лишь после этого я тоже смог забыться неспокойным сном.

Но, несмотря на это, проснувшись через шесть часов, я чувствовал себя совершенно выспавшимся. Может, и впрямь становлюсь святым? Вот уже и потребности естественные отмирают.

Однако некоторые события наступившего дня заставили меня всерьез усомниться в собственной святости и на некоторое время распрощаться с мыслью о неброском скромненьком нимбе 58-го размера.

«Интересно, — думал я на следующее утро, — смог бы, к примеру, Гай Юлий Цезарь одновременно сушить волосы феном, рисовать губы на лице и огромной ложкой тырить у меня творог?»

Хм… Он-то, может, и смог бы, да только кто б ему дал?

А вот Маришка при всем этом умудрялась еще и разговаривать:

— А чей это звонок чуть было не поднял меня с постели? — спросила она.

— Пал Михалыча, естественно. Кажется, он решил сделать телефонные приветствия в семь утра хорошей традицией.

— И что сказал? — Вопрос был задан явно с целью отвлечь мое внимание, пока огромная расписная ложка совершала новый маневр над наполовину разграбленной тарелкой.