Дмитрий Львов - Исход

А потом началась гонка.

В первую же минуту полета он вскрыл панель пульта и выломал блокирующее устройство, а затем до предела выжал рычаг форсажа. В двадцать третьей звездной ему уже приходилось делать такое, стартуя с планеты — гиганта. Тогда в соседнем кресле лежал Славка Ермаков с перебитыми ногами. Отчаянно матерясь он хрипел: "Давай, Коля! Давай, родной!" а потом замолчал, странно вытянувшись, и лишь глаза, еще живые, ворочались в орбитах, продолжая безмолвно кричать.

Спасти Ермакова он не успел…

Скорость росла. Ракета мчалась наперегонки с Солнцем. Экран обзора полыхал огнем рыжих протуберанцев, и в каюту вползала жара. Очень скоро она стала невыносимой.

Наверное, он терял сознание.

Боль и жара, сумасшедшая боль и сумасшедшая жара заполняли его естество. Но, приходя в себя, Горюнов почти невидящими глазами упирался в дисплей со стремительно меняющимися рядами чисел. И числа говорили об одном — гонку он выигрывает. И когда на экране появился силуэт космической яхты, Горюнов перевел двигатели на торможение и едва слышно рассмеялся.

Это был смех победителя.

Убедившись, что леера с магнитными присосками прочно соединили корабли, он вызвал яхту на связь, и на экране возникло испуганное мальчишечье лицо.

— Где мама? — прохрипел Горюнов, охрипшим от перегрузки голосом.

— Он лежит… она ударилась, — мальчишка заплакал.

— Держись паренек, — Горюнов совершенно не знал, как обращаться с детьми. — Сейчас я приду. Найди на пульте во втором ряду синюю кнопку… Нашел?.. Нажми ее… Огонек внутри кнопки загорелся? Ну вот, теперь я смогу открыть шлюз снаружи. Жди не плач.

Он задал автопилоту курс на "Гелиос-5" и заковылял к выходу. Каждый шаг давался с трудом. Тело было сплошным сгустком боли, мышцы не желали подчиняться и требовали лишь одно — покоя. Но, открыв внешний люк, Горюнов понял, что главная трудность впереди. Ему предстояло пролететь метров пятнадцать, разделяющих корабли. Раньше он играючи проделывал и не такие трюки, но нынче звезды мстили ему. Мстили беспощадно. Мучительный, звериный страх, родившись в темной глубине души, заставил его попятиться назад, шагнуть обратно в чрево корабля, отступить от беспредельной пустоты, в которой холодно горели ненавистные звезды. Он зажмурил веки, чтобы не видеть их, но тот час перед глазами встало испуганное лицо мальчишки…

И страх уполз за край сознания. на короткое время он вновь почувствовал себя свободным, как раньше. И пусть истоки свободы были иными: вместо надежды — безнадежность, вместо радости — горечь, но тело, не ведающее это, вновь было готово исполнить любую команду…

Горюнов оттолкнулся и прыгнул.

Страх метнулся следом, но опоздал — руки тянулись не к звездам, к скобе у люка яхты. Цель была реальной и достижимой.

Левой рукой он ухватился за скобу, а правой, зная что на вторую попытку его просто не хватит, со всей силы рванул зажим замка.

Створы люка медленно разошлись…

Женщина лежала рядом с пультом управления. Лицо ее было бледным, глаза ушли далеко под лоб, и из раны на голове сочилась кровь. Рядом, на корточках сидел мальчишка.

У Горюнова достало сил вытащить из аптечки биостимулятор и даже улыбнуться женщине, когда та пришла в сознание…

Треща страницами, точно крыльями, книга полетела в угол к камину. Горюнов откинулся на высокую спинку кожаного кресла и сидел так, пока напольные часы не пробили девять. Тогда он встал и огляделся по сторонам.

В углах кабинета затаился сумрак. Свет настольной лампы с зеленым треснувшим абажуром падал на большой письменный стол с массивной столешницей. Стеллаж мерцал позолотой корешков. Тяжелые шторы закрывали широкое трехстворчатое окно.

И все это было бутафорией.

… Вердикт врачей на "Гелиосе-5", был единодушен: никаких космических полетов. Только Земля. Выслушав его, Горюнов испытал чувство мрачного удовлетворения — теперь никому, ничего не надо было объяснять.

Даже себе.

Дедовский дом на берегу реки, точная копия воссозданная по его ментограмме, источал запах дерева и свежей краски. Ничего, решил Горюнов, в первый раз обходя пустые и от того гулкие комнаты, через месяц — другой запахи исчезнут. Обживусь. Но прошло уже полгода и теперь он твердо знал: затея провалилась — дом так и не ожил, оставаясь хорошо выполненной декорацией. Подобием.

"Как вся моя жизнь, подумал он, озираясь. Как вся моя жизнь…"

Стук в дверь прервал его мысли.

На ступенях крыльца стояла женщина. При виде Горюнова она улыбнулась. Но улыбка эта была смущенной.

— Наконец-то я вас нашла.

— Вы ошиблись, — буркнул Горюнов. — Не знаю, кто вам нужен, но безусловно не я.

— Безусловно вы, Николай Сергеевич, — последовал быстрый ответ. — Впрочем, если помешала…

— Проходите, — он пожал плечами и отступил в сторону.

Женщина шагнула через порог и двинулась по анфиладе комнат легкой танцующей походкой. Горюнов шел позади, молча дивясь происходящему.

— А у вас тут просто замечательно, — заметила она, становясь посреди кабинета. — Обстановка конца двадцатого века. Я угадала?

— Угадали.

Она кивнула. И кивок этот и поза выдавали скрытое смущение.

— В нашем музее есть раздел посвященный этому времени.

— Так вы музейный работник, — догадался Горюнов. — Должен вас огорчить: здесь все подделка — дом, обстановка, лампа вот эта…

— Но вы то настоящий, — серьезно произнесла женщина. — Вы — настоящий…

Мне бы ее уверенность, подумал Горюнов.

— Даже если это так, интереса для музея я не представляю. Никаких рассказов о добрых старых временах не ждите…

Неожиданно гостья звонко рассмеялась. Скованность ее тела пропала. Она наклонила голову в бок и глаза заблестели.

— А вы меня не узнали… Жаль. Знаете, я совсем не так представляла нашу встречу. Волновалось ужасно, но все прошло…

— Послушайте, не знаю вашего имени-отчества…

— Кира. Кира Михайловна. Не обижайтесь, ладно, — легким движением головы она отбросила волосы за спину и стал виден небольшой шрам на виске. Увидев его, Горюнов вспомнил — женщина с космической яхты.

— Ну, вот теперь вы меня узнали, — гостья продолжала улыбаться. — Ведь узнали, верно?

— Узнал, — нехотя признался Горюнов и понял, что блеск глазам женщины придавали слезы. И они потекли по щекам.

— Простите, — Кира Михайловна выхватила платок и прижала к глазам. — Простите… Я вас очень долго искала. И Дима каждый день спрашивает… Достал книжку о звездоплавателях, а в ней ваша фотография…

Горюнов ощутил смешанное чувство неловкости и досады. В роли спасателя он бывал и раньше, но тогда все было иначе. Спасенные космонавты сами могли в любую минуту превратиться в его спасателей и эта перемена исключала бурное проявление чувств — вместо длинных слов, кивок, редко улыбка…