Андрей Егоров - Когда закончилась нефть

Сторожевая башня была уничтожена взрывом — на ее месте зияла широкая воронка. Плац был покрыт оплавленными обломками и осколками стекла. Весело и голодно горел пищеблок — слабый ветер трепыхал лоскуты пламени, густой дым громоздился пышной ватной горой. Призрачные силуэты крылатых мелькали в воздухе, скользя из света во мрак; со стороны песков темноту то и дело вспарывали длинные электрические разряды. Автоматные очереди звучали сдержанно и строго.

Илью охватило острое чувство дежавю. «Свои, — подумал он, глупо ухмыльнувшись. — Люди». Как будто вокруг стояли — кто? И чьи?..

Он поискал глазами Вась-Вася, но того не было в поле зрения.

— К платформам — марш! — скомандовал Нимаэль.

Однако, подумал Илья, как все всерьез. Неужели будут эвакуировать?

Передвижные платформы, на которых доставляли продовольствие, находились к западу от горящего пищеблока. Крылатые гнали отделение за отделением, не заботясь о строе и не дожидаясь отставших.

Илья перевел взгляд обратно на плац и увидел Эйнара. Пригнувшись, прижимая к животу средних размеров сверток, норвежец бежал по направлению к воротам. Его обычно светлые волосы были темны от пепла.

Наверное, он башню и рванул, подумал Илья. И налет был спланирован загодя, и вообще ничего не происходило случайно. И действительно есть те, кого еще не загнали в лагеря…

— Живо, живо, живо! — надсаживался Нимаэль. — Сдохнуть не терпится, мешки с дерьмом?

Фигуры вокруг неуверенно задвигались. Мед-, ленно потекли вперед.

Илья отодвинулся к стене, не давая стронуть себя с места. Отчаянно не хватало времени подумать.

Искаженные отблесками пожара лица были неотличимы. Ать-два, ать-два.

«Как один», — подумал Илья, пребывая почти что в ступоре, но нет, кое-кто двигался наперерез потоку. Майк (или все-таки Мик?), оскаленный, голый по пояс, бешено сверкнул глазами, толкнул плечом, отступая в плотную тень. За ним во мраке растворились еще двое — их лиц Илья различить не успел.

Он отшагнул от стены.

Кто-то схватил его за руку.

— Не ходи. — Щеку Вась-Вася перечеркнула свежая ссадина, жесткими углами обозначились заострившиеся скулы. — Обратки не будет, Илюха. Не ходи, слышь. То — назад, а нам вперед надо.

Так и есть, сказал себе Илья.

Он перевернул ладонь, крепко стиснул, превратив захват в рукопожатие.

— Я уже позади, брат, — сказал он сипло. — От меня в эту бочку давно ничего не капает.

Вась-Вась не выпускал руки, удерживал на месте, — как якорь. Илья нетерпеливо дернулся. Наклонился, сказал в самое ухо:

— Не могу я ждать, пока на кнопку нужную нажмут. Сам хочу жать. Так устроен, видать, ну.

Коротко хлопнул по спине, высвободил руку. Пригнувшись, побежал вдоль стены барака, просчитывая на ходу, как ловчее пробраться к воротам.

В песках снова глухо забухали орудия. Небо к востоку осветилось вспышками, показались громады цистерн.

Дороги войны, как и прежде, пролегают вдоль нефтяных скважин, подумал Илья. Что ж, во всяком случае, не зря качали. Во всем есть смысл.

И уж точно больше, чем один.

Платформы одна за другой поднимались в воздух.

«Сейчас начнется», — ухнуло сердце. Вывезут злаки и разверзнут хляби небесные над плевелами. Нелюди против людей: распахнут крылья, поднимут смерчи, растянут психотронную сеть. Будут слепить кромешной тьмой и душить токсичным смрадом. Отпустят ненависть на полную катушку: на войне как на войне.

На зубах хрустел песок. Уверенности по-прежнему не было, но появилось направление движения. На какую-то минуту стало пусто и хорошо.

Не хватило дыхания: Илья захлебнулся, оперся о стену.

«Это что? — пронеслось в голове. — Что?»

«Я же сваливаю», — подумал он остекленело. Как мерещилось. Вся разница, что в другую сторону. Все будет, как было, только у цистерны останется на одну пару рабочих рук меньше.

Вся усталость последних дней обрушилась на него гранитной стеной. Он с трудом обогнул барак и снова остановился. Пустой плац протянулся непреодолимой преградой. Пожар еще не унялся: огонь пожирал остов деревянного строения, крепкий скелет, готовый в любую минуту обрушиться.

«Наверное, мы здесь должны были что-то понять, — сказал себе Илья. — Но у меня не выходит. Или уже не вышло. Мое место среди тех, кто стреляет, — но вернуться уже невозможно. Мое сердце с теми, кто сложил оружие, — но их уже не догнать».

Когда мир раскалывается напополам, кто-то неизбежно оказывается на пути разлома.

Ему показалось, что горит он сам, что это его костяк висит между небом и землей, одетый в лохмотья пламени. Живым факелом освещая темноту, за которой скрываются все ответы.

Он закрыл глаза и наконец-то увидел. Зеленые луга; полноводные реки; небо, высокое и чистое, как безупречнейшее сопрано: безгранично, безоглядно высоко, ad excelsis — то ли утраченное прошлое, то ли обетованное будущее; преображенная Земля, терпеливо ожидающая замыкания круга.

От реки здорово несло болотной жижей, но потом к привычному запаху вдруг примешалась дурная, резкая вонь какой-то протухшей кислятины, и я сразу понял, кого принесло на опушку.

— Эй, Стрелок! Иван-Стрелок! Да сюда смотри, дурень, вот же я!

Дед Афон показался в зарослях крыжовника точно напротив солнца, и мне нелегко было разглядеть его низкую щуплую фигурку, от шеи до ног замотанную в козлиные шкуры. Мерз дед даже летом, а вонял своими погаными шкурами круглый год. На охоту с ним ходить было сущим наказанием — даже полевые мыши покидали поляны, где залегал на ночевку дед Афон, а уж крупная дичь тем более рядом не задерживалась.

Я помахал деду винтовкой и едва не навернулся с дерева — эта лежка еще не была оборудована сетками, как полагается, я ее облюбовал совсем недавно, сразу после Великой Битвы у Холма.

Приобняв шершавый теплый ствол и вернув себе равновесие, я отозвался:

— Здорово, дед, чего приперся? Мне до смены еще два часа куковать.

Дед прошел ближе, бликуя лысиной прямо по моим натруженным глазам:

— Случилось, — понизив голос, сообщил он и подошел под самое дерево.

Я послушно свесился с ветки, прислушиваясь.

— Патриарх всея Руси созывает Великий Собор. Староста три дня и три ночи думал, а сегодня утром решил. Тебя делегатом назначил. Нашу Деревню будешь представлять, да еще все хутора до самой Лах-ты, — едва шептал мне дед, встав на цыпочки и нервно зыркая черными глазками по сторонам. Дескать, шпионы Конфедерации не дремлют.

Я снова едва не потерял равновесие, на этот раз — от удивительной вести. В делегаты вообще-то прочили Андрюху Медведя, высокого крепкого мужика с правого берега Черной речки. Мы с ним даже в поединке сходились, как бы случайно, но все знали, зачем. Победителя в тот раз народ не назвал, хотя, конечно, бока мне тогда Медведь пообломал здорово — уж очень он здоровый мужик, чистый кабан. Я его вдвое тоньше, но чуть пожилистей буду. Ну и позлее, конечно, — он-то тюфяк беспородный, сам не знает, зачем живет и чего хочет.