Юрий Долгушин - Тайна невидимки

— Вот что, Марина, — сказал я. — Рассказывайте скорее все ужасы, и пусть они перестанут беспокоить вашу память. Чувствую, что дело обернется трагикомедией, вот увидите. Итак, кого же вы увидели за столом, когда зажгли свет?

Марина устремила на меня свой тревожный взгляд, как бы гадая, какое впечатление произведут на меня ее слова, и ответила просто:

— Никого.

— Как?! — опешил я.

— Так. Ни за столом, ни где-либо в другом месте никого не оказалось. Посмотрела на вешалку; там не было никакой шинели. Это было очень страшно, так страшно, что я даже не закричала, не бросилась бежать, я… застыла, оцепенела от ужаса. И неподвижно смотрела туда еще долго, потому, что… человек продолжал сидеть за столом…

— Позвольте, Марина, вы же сказали, что там никого не было!

— Да, я никого не видела. Но я слышала, что он там. Он перелистывал страницы книги, я слышала шуршание бумаги, он курил, глубоко затягиваясь и шумно выпуская дым, он двигался, под ним скрипел стул. Но в то же время я видела, что там никого нет, и на столе нет никакой книги, никаких бумаг, которые двигались бы в его руках.

— Человек-невидимка? — попробовал я пошутить.

— Да, — болезненно улыбнулась Марина, — только но уэллсовский; какой-то совсем особый, немыслимый, с невидимой одеждой и невидимыми предметами… Ну вот. Так я просидела на кровати долго, может быть, час-полтора, не знаю. Потом вдруг сразу, в один миг все исчезло. Он сделал какое-то движение, что-то щелкнуло дважды, будто треснула электрическая искра, и все кончилось. Он исчез из комнаты. Не ушел, а просто… ну, исчез там же на стуле, и только спать, я, конечно, уже не могла. Дождалась начала смены и ушла на работу.

Марина замолкла. Молчал и я, обдумывая свои догадки, показавшиеся мне теперь недостаточно убедительными. Однако они были по меньшей мере правдоподобны, остальное зависело от моего красноречия. Во всяком случае, я видел свою задачу прежде всего в том, чтобы успокоить Марину, рассеять ее мрачные мысли о психическом заболевании, об отъезде…

— Скажите, Марина, — начал я, — вы обратили внимание потом, когда все кончилось, на ваш ключ, — был ли он в двери?

— Да, он оказался торчащим в замочной скважине, изнутри комнаты.

— Так я и думал. Вам это обстоятельство ничего не объясняет? Давайте рассуждать логично. Можно открыть такую дверь другим ключом? Нельзя. Значит, на самом деле никто дверь не открывал и в нее не входил. Согласны?

— Позвольте, но разве я сомневаюсь в том, что ничего этого вообще не могло быть, что это плод расстроенного воображения, галлюцинация?..

— Нет, нет, Марина. Зачем прибегать к таким крайним и искусственным объяснениям? Разве вы раньше страдали галлюцинациями?

— Никогда ничего подобного не было.

— Ну, вот видите. А есть гораздо более простое и естественное объяснение. Я даже сказал бы, что ваша история стара, как свет. Вспомните, как часто в литературе встречается такая схема: невероятные, фантастические приключения начинаются в тот момент, когда герой готов погрузиться в сон. А когда переживания героя достигают высшего напряжения и он уже готов погибнуть, он просыпается и облегченно вздыхает: это был сон! У вас ведь тоже все началось, когда вы засыпали, то есть, по существу, когда вы заснули. Конечно, это был сон, Марина. Правда, очень оригинальный. Его особенность в том, что события крайне фантастические происходят на фоне вполне реальной обстановки. Но в этом нет ничего невероятного: сны бывают бесконечно разнообразные и очень сложные по своему построению. Очень часто человек сознает, что видит сон. Но если события сна начинаются и заканчиваются в реальной обстановке заснувшего, то самый переход его ко сну и обратно остается совсем неощутимым, и тогда «сонные» события кажутся происходившими на самом деле. Правда, такие сновидения бывают не часто, и люди запоминают их на всю жизнь… И вот послушайте, Марина, я расскажу вам случай из моей жизни. Я с детства летал во сне. Летал, как птица, без всякой, конечно, техники. Вам это знакомо?

— О, да, — сказала она, — и усталое лицо ее на мгновенье осветилось радостным воспоминанием. — Я летала тоже, только очень давно и мало. Пожалуй, это были самые прекрасные из моих снов.

— Да… это прекрасное ощущение, свойственное детству, молодости. Потом оно обычно угасает. А я летал всю жизнь, летаю и до сих пор — правда, теперь редко. И, право, мне кажется, что едва ли кому-нибудь еще пришлось испытать то, что случилось со мной. Почему-то, летая, я всегда сознавал, что это происходит только во сне. С течением времени меня в этой моей сонной жизни все настойчивее стала преследовать уверенность в том, что летать можно и наяву. Для этого нужно было только запомнить необходимые движения и какие-то особые внутренние усилия, которые обычно ускользают из памяти, когда пробуждаешься. Часто, просыпаясь, я еще несколько мгновений помнил эти усилия и, признаюсь, Марина, иногда пробовал, быстро поднявшись с постели и приняв нужную позу, их повторить. Но не успевал. Они быстро таяли во мне. Тогда я начал специально заниматься этим, твердить, зазубривать эти усилия и движения, рассчитывая запомнить их наконец настолько, чтобы успеть «донести» до действительности.

И вот однажды, когда я гостил летом у своей тетки на Украине, мне пришлось пережить удивительное приключение. Представьте себе обстановку: старый помещичий дом, одноэтажный, В одной из комнат помещались мы с двоюродным братом. Недалеко от дома, в парке, был небольшой пруд, обрамленный высокими старыми липами; мимо него по берегу проходила ровная дорожка. Это уединенное место редко кто посещал. И тут однажды во сне я начал свою «работу». Вдоволь налетавшись между широкими кронами лип, насладившись полетом над самой водой пруда, как это делают ласточки, я опустился на дорожку и стал заучивать движения и усилия взлета, поднимаясь, делая небольшой круг и снова опускаясь на то же место. Ночь была теплая, светлая, настоящая гоголевская украинская ночь. Наконец я решил, что пора проснуться и попробовать, не выйдет ли уже толк из моих занятий.

Я сделал какое-то усилие и действительно проснулся. Было раннее утро. Лучи солнца, проникая сквозь деревья, ярко освещали штору, в комнате было светло. В открытое окно врывался чудесный аромат жасмина. Я быстро поднялся с постели, осторожно, чтобы не разбудить брата, вышел на середину комнаты, принял нужную позу, сделал усилие, которое только что заучивал во сне, взмах руками и… поднялся в воздух. Не знаю Марина, переживал ли кто-нибудь такой восторг, какой овладел мною тогда. Ведь я был первым человеком, научившимся летать, как птица, как бабочка! Что я выделывал! Я облетел комнату несколько раз под самым потолком вдоль стен, парил в воздухе на месте, снижался к полу, как делал это над водой пруда… Все это было трудно: оказалось, что комната становится очень тесной, когда принимаешь горизонтальное положение. Трудно было делать повороты — так, чтобы не задеть стены. Умудрившись повернуться из угла к середине комнаты, я вдруг увидел крючок, ввинченный в центре потолка для висячей лампы. Я зацепился указательным пальцем левой руки за этот крючок и продолжал поддерживать горизонтальное положение, двигая одними ногами.