Дмитрий Байкалов - Фантастика 2002. Выпуск 1

— Давай, папа! Рот в рот…

Вдох, другой, третий. Хриплый стон. Дергается рука. Грудь судорожно вздымается.

— Ф-фух, успели. Ну, папа, считай, повезло…

Потом была прибежавшая растрепа-медсестра (отлучилась на минутку в «Гастроном»), шум, охи, суета, мигалки «скорой». Это папа ей помог, это он. Я?! Ну да, ты, папа… Как вас зовут? Кирилл? Спасибо вам, Кирилл, вы как нельзя вовремя, еще бы пара минут — и все. Журналист? Где же вы научились? На курсах?!

Тем не менее Кирилла мучило ощущение, что люди лгут, восхищаясь «подвигом» сейфа.

Когда они покидали детский сад, Адам заметил, глядя в сторону:

— Хороший у них медпункт. Даже адреналин нашелся. Молодцы. Мне бы этот адреналин в Аль-Джаннаре…

Кирилл не нашелся, что ответить. Почти до самого дома они шли молча. У подъезда Адам взял отца за руку. Поднял голову, заглянул в глаза:

— Ты неправильно думаешь, папа. Совсем неправильно. Я не чудовище. И не ангел. Просто Наталья Петровна — такой же сейф, как ты. Будь иначе, разве я стал бы спасать внешнюю оболочку? Ты не думай плохо, папа…

— Ты способен читать мои мысли?

— Нет. И никто не способен. Я просто знаю, о чем ты думаешь.

Он улыбнулся — светло, открыто. Так мог бы улыбнуться океан на рассвете.

— Давай поговорим? Вот лавочка…

…фактор сидел рядом со мной на лавочке.

В голове вертелись какие-то «Омены», «Ваал» Роберта Мак-Каммона, разные хитроумные детишки и их хитроумные делишки… Нет, папа, сказал Адам. Ты опять неправильно думаешь. У тебя на лице все написано. Давай я тебе расскажу…

И я узнал о Концентраторах.

Если Ванда, «проснувшись», помнила свою жизнь на десять — пятнадцать шагов назад, то Адам помнил свою — на мириады шагов. Насквозь. И количество жизней прибавлялось с каждой минутой. Вот почему люди уходили в небытие, смеясь — потому что никуда не уходили. Просто снимали изношенный костюм. А в памяти, в душе, в сердцевине кого-то из «последышей» возникала новая ячейка — память? жизнь?! — словно свежий лист на ветке клена. Мальчики концентрировали мужчин, девочки — женщин. Гибель человечества оказалась мифом, ошибкой Кирилла Сыча — отторгнутого, сухого побега, обреченного на отмирание. Неспособного прочувствовать все величие замысла. Пожалуй, Казимир с Мишелем узнали или догадались об этом еще раньше. Но решили не говорить мне, отцу маленького мальчика по имени Адам. Я понимал их… Я сейчас много чего понимал. Умом, ибо сердцем принять это я не смог по сей день. Сердце — оно упрямое.

Передо мной на лавочке сидело Человечество в новом качестве.

Нет Человека, кроме Адама, и я, Кирилл Сыч, — отец Его.

— Зачем ты притворялся? — спросил я.

— Притворялся? — Он с недоумением моргнул. И вдруг рассмеялся, сообразив: — A-а, это… Варенье, шалости… Папа, поверь: детство — наилучшее время жизни. Я знаю, я часто был ребенком. Зачем мне добровольно лишаться подарка, если больше ни одного детства у меня не будет? Мама, она сразу поняла…

— У нас хорошая мама? — спросил я.

— Очень, — серьезно ответил Адам.

И мы пошли домой. Жить-поживать. Через два года Адам отправился в школу. Первый раз в первый класс. Зачем добровольно лишаться подарка? Классы теперь были маленькие и смешанные по возрасту. А учителя-«проснувшиеся» с удовольствием играли в новую игру: «школа». Скоро игра закончится. Надо спешить. Я тоже играю. С сегодняшнего дня.

Все, пора.

Где отец твой, Адам? Встает из-за стола…

…Вот и закончились твои записи, папа.

Как и жизнь — на самом интересном месте.

Или все-таки?! Умерло лишь тело, бренная плоть, как это случается с нами? С большинством?! Я не знаю. Оказывается, я еще многого не знаю. Выходит, Адам не разучился удивляться? делать открытия? пытаться постичь?! — несмотря на тысячи тысяч прожитых жизней. Ты сумел удивить меня, папа. Я скорее откушу себе язык, чем назову тебя «плотским отцом». Сейчас, закончив чтение, я поймал себя на странном, незнакомом ощущении: мне вдруг захотелось почувствовать себя — тобой. Стать тобой. Или хотя бы — таким, как ты.

Влезть в «черный ящик».

Это было бы естественно для шестилетнего мальчишки: «Хочу быть, как папа!» Беда в том, что мальчишку зовут Адам. Рябь по воде — в меня входит кто-то, миг назад бывший посторонним. Неужели?.. Мгновенная радость, и сразу — разочарование. Нет, папа, это не ты. Очередной присоединившийся. Пора бы привыкнуть. Я и привык, вот только…

Неужели я надеюсь?

Надеюсь и жду — тебя?!

Я знаю, как это: собирать. По крохе, по крупице. Сочетать в себе, ощущать единым целым, океаном бытия. Я знаю, что скоро нас останется двое: Адам и Ева. Навсегда. Даже если завтра мне на голову упадет кирпич. Моего поколения хватит, чтобы двое — дожили. Двое в Эдеме. Двое на Земле.

Двое, значит, все.

Вернее, почти все. Кое-кого не будет с нами. Тебя, папа. Таких, как ты. Почему? У меня нет ответа, зато есть странное чувство. Несправедливость, равнодушие чужого замысла — это всегда странно. Может быть, ответ был у тебя? Отчего мне кажется, что сегодня, погибнув у школьного двора, ты сумел ответить на риторический вопрос?! Что узнал ты, чего не знаю я?

Сейчас я попытаюсь ненадолго стать тобой. Понять, ощутить. Я уже давно ничего не писал. Я уже давно не пытался стать кем-то. Но я возьму в руки шестую (шестьдесят шестую? шестьсот шестьдесят шестую?!) тетрадь в клеточку — чистую, со слегка пожелтевшими листами. Возьму ручку с фиолетовыми чернилами (компьютер не для нас с тобой, правда, папа?).

Сяду за твой стол.

Это ты, папа? На самом деле ты?! Стоишь рядом, кладешь руку на плечо, улыбаешься ободряюще. Я не знал, что можно — так. Не внутри, вместе, единой жизнью, но — рядом, с рукой на плече. Генерал Сыч! Разрешите доложить — рядовой Сыч к выполнению задания готов! Как хорошо, что ты писал от третьего лица. Иначе у меня ничего бы не вышло. А так — мы сделаем это вместе. Вместе, рядом, локоть к локтю, плечом к плечу — видишь, я научился банальностям. Выходит, можно.

«Можно», — киваешь ты, и я улыбаюсь, кивая в ответ.

Значит, я все делаю правильно.

Мы с тобой все делаем правильно.

Принимая огонь, соглашаясь на тьму,

Забывая про все, обучаясь всему,

Мы становимся старше — богаче? беднее?! —

И бессмысленно к небу взывать: «Почему?!»

Кирилл вышел из дому около часа дня. До школы — пятнадцать минут неспешной ходьбы. Уроки заканчиваются в 13:30, как сказала завуч Клара Наумовна. Времени — вагон.

…Учительница, уроки, школа… Имеет ли это теперь хоть какой-то смысл? Для Адама, для его одногодков? Ведь в телах «последышей» — концентрат многих жизней, личности, постоянно собирающие, аккумулирующие в себе тех, кто раздумал длить отдельное существование, сбрасывая за ненадобностью телесную оболочку. Для старших детей, кому сейчас девять, десять и больше, — смысл есть. «Ментики» начинают работать в среднем с 13–14 лет. Природа — или кто там? впрочем, не важно! — предусмотрительна. Пока ребенок не стал хотя бы подростком, поток мыслеобразов по менто-связи способен необратимо изменить сознание и мировосприятие, а нахлынувшие ипостаси — так и вовсе задавить, подмять под себя неокрепшую психику. До этого рубежа дети учатся, как все. Потом вступают в силу новые методики, система прямого обучения…