Зубачева Татьяна - АНАЛОГИЧНЫЙ МИР – 2

— Во! Ну что, я и жил себе. Весной меня купили, лето отпахал, а осенью… у него кабинет был, позвал он меня, поставил и стал… костяшками на счётах щёлкать. Сколько я, понимаешь, отработать должен, и сколько он мне насчитывает. Этот день я плохо, вишь ли, работал, так этот день не в счёт. Это я куртку порвал — день долой. Это я два пайка выжрал — тоже день долой. И пошёл, и пошёл… — Чолли разразился отчаянной бранью. — Нет, всё видит, гад, всё знает, всё помнит. Я-то, дурак, радовался, что к доброму попал, плетей за всё лето, считай, ни разу не получил, ну, оплеухи не в счёт, да и не распускал он рук особо. Для этого надзирателей держал, ну и… ещё по-всякому. Он, гад, сволочуга, и говорит мне. Три года, дескать, это тысяча сто дней, отработаешь — отпущу, а за лето насчитал мне… семнадцать дней.

Эркин присвистнул.

— Ни хрена себе! Это как же так?

— А вот так! Он ведь ни плетью, ни кулаком меня не трогал. Он жратву, одежду, сон, мою, вишь ли, непочтительность, да всё в дни переводил и вычитал. Тысяча сто дней и по двадцать четыре часа в день, это сколько, а?

Эркин свёл брови, считая, запутался и тряхнул головой.

— Нет, больно много.

— Во! А он сосчитал, сволочь, гадина, чтоб ему… Двадцать семь тысяч рабочих часов я ему должен.

— С ум сойти! Это ж… подожди, ну по десять часов в день работать, это ж… две тысячи семьсот дней, а в годах… подожди, сейчас… семь лет и ещё тридцать девять дней. Ни хрена себе! У тебя ж три года отработки.

— Во-во. В года он мне не пересчитывал, я одно понял: взяли меня за глотку и держат. Двадцать семь тысяч, а мне за всё лето четыреста часов насчитал.

— Подожди, семнадцать дней по двадцать четыре — это… подожди, сейчас… это четыреста восемь часов.

— И тут обманул, — кивнул Чолли. — Нет, ты слушай. Ну, я и запахал. Он мне на Рождество ещё двести часов щёлкнул, смеётся, работай, дескать, старайся.

— Чего так мало?

— Холодно уже, так он за отопление вычитать стал. Ну, дом-то, где мы все были, крыло — барак, крыло для батраков, ну и кухня там рабская и прочее, он отапливался, вот за дрова и за прочее. Это ладно. Меня в конюшню к лошадям поставили, ну, и всюду ещё по мелочам. Только и сидел, что за жратвой, а лежал ночью в каморке. А весной… кровь у меня заиграла.

— Понятно, — кивнул Эркин.

— Я и слюбился с одной. Навроде того дурака Стёпки был. И ещё от злобы на хозяина. Он на этот счёт строг был, когда без его приказа. Одного чёрного так застукал. Ну и… — Чолли сплюнул.

— "Трамвай"? — глухо спросил Эркин.

Чолли покачал головой.

— Яйца ему отрезал. Овечьими ножницами. Ну, знаешь, овец стригут.

— Однако!

— Во-во. Всем, понимаешь, в назидание. А меня забрало. Ни хрена, думаю, не поймает он меня. На конюшне ко мне втихую не подойдёшь, кони, они не выдадут. А там настил сенной, сбруя внизу.

— Знаю, — кивнул Эркин.

— Ну вот. Она забежит ко мне, мы туда, раз два и нету нас, разбежались. Потом и другая, так же.

— Сразу с двумя? — ухмыльнулся Эркин.

— Нет, конечно, заметили бы. Так, какая забежит — с той и трахаюсь. Говорю ж, дураком был. Ну, и не досмотрел. Травинка в волосах у ней осталась. Он и выследил нас. Тихо вошёл, я и дёрнуться не успел. Так на ней и лежу. А он стоит и смотрит на нас. Ну что, говорит, кончай, чего остановился… — Чолли глубоко затянулся сигаретой.

Из темноты вышел и встал рядом с ними Тим. Чолли покосился на него, но промолчал, не прогнал. Не стал возражать и Эркин. Чолли перевёл дыхание и продолжил:

— Ну что. Встал я, штаны подтягиваю. Она встала рядом. Стоим, ждём… он так спокойненько: "И много их к тебе бегает?". Я молчу.

— Врезал? — спросил Тим.

Чолли кивнул.

— Он хлёстко бил. Пока я корячился, она и назвала. Вторую. Он меня сапогом под челюсть ткнул и говорит: "В баню. Лошадей уберёшь и в баню".

— Он так и сказал? — медленно переспросил Эркин. — Не в душ, а в баню?

— Ну да, — удивлённо посмотрел на него Чолли. — А что?

Эркин поймал внимательный взгляд Тима и отвёл глаза.

— Так, ничего. Ну и…

— Что ну, пошёл, конечно, куда я денусь. Пришёл. Сидит он за столиком таким, на столе ножницы. Овечьи. Те самые. И они обе уже голые, перед ним стоят. Он мне так пальцем показывает, чтобы я разделся и рядом встал, — Чолли жадно закурил. — Опять же куда денешься. Стою. Тут только увидел. Обе… с пузечками. От меня. Мои дети, понимаешь… — Чолли хотел выругаться, но всхлипнул.

Тим угрюмо кивнул и тоже закурил. Постояли молча, и Чолли опять заговорил.

— Ну, посмотрел он на нас и говорит. Что посмотрит, дескать, что выродится, а пока, говорит, пока походи ещё, потряси, а там видно будет. Ну и… чего там, в первый раз я сам, без приказа, на колени встал, сломался я, — Чолли снова всхлипнул. — Меня на ночь приковывать стали. Кольцо в стене и ошейник на цепи. И запор снаружи. И днём следили. Он, сволочь, дал им родить, а потом… потом лендлордов каких-то позвал и меня им… — Чолли выругался, — предъявил. Как раба. Нагишом. Я-то уже совсем смирным стал. И дети на столе. Лежат. Посмотрели они на них, на меня… И решили, гады…

— На случку отобрали, — понимающе кивнул Эркин.

— Тебя, что ли, красавчика, не отбирали на это?! — яростно посмотрел на него Чолли. — Ну и заткнись! Сам всё знаешь.

Эркин промолчал, опустив глаза. И быстрого взгляда Тима он не заметил.

— Знаем, — спокойно сказал Тим. — Я тоже через это прошёл. Много привезли?

— Двенадцать. Растравкой напоили, аж распирать стало. И… и пошёл. Как в чаду. День, ночь, ничего не помню. А потом… потом дал мне отлежаться и всё, опять я пошёл дни считать. А когда они затяжелели уже точно, их по свои лендлордам отправили, а меня опять в кабинет, и он, гад, мне сказал, что он мне, понимаешь, он мне сказал, что засчитает эти дни, понимаешь? Стёпка — сволочь! Дети — обуза, говорит, дурак, сволочь, мы ехали когда, Иван спросил, сколько детей у меня, так сколько? Уже четырнадцать, понимаете, а где они, по каким Оврагам лежат? Я ж… я ж не знаю даже, кого родили. Парни, девки… — Чолли отчаянно махнул рукой.

— Я тоже не знаю, — тихо сказал Тим. — Я даже не помню, сколько их было.

Чолли несколько раз вдохнул и выдохнул. Он не мог остановиться. И Тим, и Эркин понимали это и молча ждали. Уйти сейчас или перевести разговор… Чолли не заслужил такого.

— Пахал я, как пр оклятый, дни считал. А он… то засчитает, то вычтет. Найси когда появилась… я уж смотреть на неё боялся. Тех-то двух, он до года им дал покормить и продал. Боялся я, увидит он, как я на Найси смотрю, и всё… продадут. А мне… мне хоть слышать её. И она… смотрит на меня. Только когда я на дворовых работах, переглядываемся. И кормили меня вместе с рабами. На отдельном конце. Так хоть за столом тоже, переглянемся. А уж поговорить… и думать не моги. Ну, на общих работах ещё, и когда неуков объезжал, ну, тогда все смотреть собирались, этому хозяин не препятствовал. Потом затяжелела она.