Роберт Уилсон - Вихрь

Настоящая Эллисон Пирл обожала делать всевозможные записи, и ее дневники очень пригодились воссоздавшим ее вокским специалистам. Я положил руку ей на плечо — мол, вернулся домой. Заглянул в тетрадку и попытался разобрать ее почерк (буквы получались крупные и шаткие: бедняжку наделили любовью Эллисон Пирл к писанине, но не самому физическому навыку бумагомарания). Вокс к этому времени, что называется, бросил якорь у самого антарктического материка, в глубокой заводи, где некогда находился шельфовый ледник Росса. Эллисон побывала днем на высокой башне и теперь описывала увиденное:

«…горы — хребет Земли Королевы Мод из древних атласов — это серые зубья под мерзким небом, мертвые, как и все остальное на этой загубленной планете; зеленые тучи поливают желтым дождем выветренные склоны. Это как приговор человечеству, и хотя я знаю, что люди отсюда ушли, это все равно выглядит монументальным напоминанием о наших ошибках, о том, как мы жили, и о последствиях, которых мы не смогли предвидеть и понять…»

Она прикрыла рукой страницу и подняла на меня глаза.

— Оскар хочет отправить меня на материк, — сказал я. Сначала я рассказал ей о намеченной экспедиции, потом мы поговорили о том о сем, как обычно, не забывая о том, какое впечатление наш разговор произведет на невидимых слушателей. Идея экспедиции ей не понравилась, но она не стала спорить.

Потом она продолжила свои записи. Я взял одну из своих книг («Упадок Марса и марсианская диаспора») и унес ее в постель, вспоминая слова Оскара о «непостижимой грандиозности» гипотетиков. Они создали цепочку миров, соединенных Арками, один конец которой находился на Земле, другой на Марсе. На десяти промежуточных обитаемых планетах красовался непрерывный ландшафт, названный в книге «распределенной межзвездной топологией». Марс никогда не был уютным местом для землян, как мы ни старались его преобразовать, поэтому возможность перебраться в зеленые, удобные миры оказалась подарком, от которого марсиане не смогли отказаться. Но без их заботы покинутый Марс стал прежним — холодной и безводной планетой, одной из множества враждебных пустынь, которых полно во вселенной. Так марсиане, как ранее земляне, утратили обитаемый и обжитой мир.

Я помнил рассказы про марсианского посла Ван Нго Вена, прилетевшего с Земли на Марс во времена Спина. Он описывал Марс как значительное более здоровое место, чем Земля. Марсиане уже начали понемногу осваивать технологию гипотетиков и создали, в частности, свое знаменитое средство продления жизни. Но, как явствовало из книги, в конечном счете они отказались от него и от других плодов технологии гипотетиков. В книге говорилось о приоритете марсиан в области бионормативной философии. Биотехнологию как таковую они не отвергали, — первые кортикальные демократии были марсианским изобретением, — но настаивали, что она должна ограничиваться только людьми, иначе будет невозможно ее полностью понять и проконтролировать.

В книге утверждалось, что такой подход близорук и деспотичен.

Когда Эллисон пришла спать, я уже отложил книгу. Мы по-прежнему спали вместе, хотя уже несколько недель не занимались любовью. Наибольший риск возникал при утрате самоконтроля: невозможно было предугадать, как Сеть истолкует наши звуки и вздохи… Сценарий, который мы для себя сочинили, исключал моменты страсти.

Но мне ее не хватало не только физически. Проснувшись той ночью, я услышал, как она невнятно бормочет английские и вокские слова. Ее сон был беспокойным, глаза двигались под веками, лицо было мокрым от слез. Я дотронулся до ее щеки, и она со стоном отвернулась.

Накануне запланированного начала экспедиции я навестил Айзека Двали. Со мной в медицинский стационар увязался Оскар: мое общение с Айзеком представляло для него профессиональный интерес.

— Ваше присутствие всегда производит на него сильное впечатление, — сказал он мне. — При вас у него повышается пульс, усиливается и становится более четкой активность мозга.

— Может, ему просто нравится компания.

— Больше никто на него так не действует.

— Думаете, он меня узнает?

— Несомненно, — сказал Оскар. — Так или иначе.

Состояние Айзека заметно улучшилось, и большую часть медицинских приборов, подсоединенных к нему раньше, теперь убрали. Неподалеку от него по-прежнему роились врачи и медсестры, но он их игнорировал и смотрел только на меня.

Теперь он мог это делать — смотреть. Ему уже почти полностью восстановили туловище и голову. Слева череп еще оставался прозрачным, и когда он открывал рот, я мог видеть движение его челюстей, напоминавшее движение крабов в мутной луже, оставшейся после прилива. Но его новый левый глаз уже не выглядел залитым кровью и фокусировался на предмете заодно с правым. Я шагнул к его шезлонгу.

— Привет, Айзек.

Его челюсть по-крабьи задвигалась под переплетением капилляров.

— Ту, — выговорил он. — Ту-ту…

— Это я, Турк.

— Турк! — почти выкрикнул он.

Один из вокских врачей зашептал на ухо Оскару, тот перевел:

— У Айзека резко улучшились сознательно-моторные функции, но отстает самоконтроль…

— ЗАТКНИСЬ! — взвизгнул Айзек.

Гипотетики оставили на Айзеке сильный отпечаток, что сделало и его самого почти богоподобным существом. Я представлял, как худо приходится Оскару, когда на него повышает голос божество с плохим самоконтролем.

— Я здесь, — сказал я. — Вот он я, Айзек.

Но попытка заговорить лишила его сил. Он смежил веки, руки под ремнями, притягивавшими его к шезлонгу, заходили ходуном.

— Обязательно его привязывать? — спросил я, оглянувшись.

Вокские эскулапы пошушукались, потом Оскар ответил за них еле слышным шепотом:

— Боюсь, что да, для его же безопасности. На этой стадии выздоровления он легко может причинить вред самому себе.

— Не возражаешь, если я побуду подольше?

Вопрос предназначался Айзеку, но Оскар подставил мне табурет. Когда я сел, глаза Айзека взволнованно завращались, пока не уперлись в меня. На его бледном лице появилось не то тревожное, не то облегченное выражение.

— Можешь молчать, — сказал я ему, и он задрожал, словно хотел вырваться.

— Он хорошо реагирует на звук вашего голоса, — сказал один из врачей.

И я заговорил. Я говорил с Айзеком около часа, принимая его кряхтение за поощрение. Я не был уверен, понимает ли он, что такое Вокс и как он здесь очутился, поэтому мой рассказ был об этом. Я рассказал ему о том, как в пустыне на Экватории Арка Времени прошлась по нам, и как через десять тысяч лет мы перенеслись на Вокс. Теперь, продолжал я, мы опять на Земле, где у Вокса есть кое-какие дела, вот только Земля за многие столетия нашего отсутствия изрядно изменилась к худшему.