Андрей Попов - Дверь в сказочный ад

– Извините, сэр, а что со мной могло произойти? — дворецкий настороженно посмотрел на потолок: может, оттуда что-то грозило свалиться?

Хватит, пора заканчивать этот спектакль.

– Все, Голбинс, вы свободны.

Я слышал, как дворецкий, удаляясь, все еще бормочет себе под нос: «и чего могло со мной произойти?» . Наступило мимолетное побуждение самому расхохотаться над всем происходящим, да так громко, чтобы рассмешить оконные стекла: дабы те задребезжали, затрезвонили, зазвенели на всю округу о том, как глуп и туп мистер Айрлэнд, бывший апологет просвещения и здравомыслия. Я совершил глубокий отрезвляющий вдох, точно вдохнул в себя целый мир, дегустируя его реальность. Благоухающие лучи юного утреннего солнца, еще не увядшие в вечерней старости, вливались через просторные окна и расплескивались по комнатам замка, затопляя его светом. Мрачные ночные тени забились по отдаленным щелям, врастали в пол и стены, прятались, затаив в себе злость, чтобы вновь, лишь только наступят сумерки, пойти войною на весь мир. Канделябры были давно погашены, светила ночи словно умерли, превратившись в позолоченные памятники о темном времени суток.

Миссис Хофрайт озабоченно глянула на меня.

– Вы хотели что-то показать, мистер Айрлэнд?

– Да нет, ничего… уже ничего.

Но позже, втайне от всех, я все же спустился в подвальные помещения и начал поочередно открывать все двери. Потом в душу ударила черная молния. И возникла она не из хмурых небес, а из самой глубины преисподней.

Вот она, эта комната…

Из моего сна…

Нет, прежде всего спокойствие: здесь не было крови, разбитой в щепки двери, сорванного засова (если бы я все это увидел, тотчас свалился бы в ад, минуя каменный пол). Все, к унылой радости моего приболевшего ума, находилось на своих местах. Чистота и порядок. Но терзающее чувство (вернее — предчувствие), что именно здесь я забавлялся ночью со зверями, не отпускало. Стояли те же ящики с картофелем, банки, склянки. Глянув на стену, я вздрогнул: точь-в-точь такой же маленький огарок свечи мне и приснился… А вот и медное колечко, вбитое в стену, куда я его крепил…

Так, стоп! Хватит!

Хлопнув дверью, я спешно удалился — туда, где больше света, в главный холл замка со множеством больших зеркал. Помнится, в детстве зеркала мне казались закрытыми наглухо окнами в иные миры, подобные нашему. И я был уверен, что по ночам, когда в зеркало никто не смотрит, мое отражение, равно как и отражения других людей, живут там какой-то собственной жизнью. Позже наука и просвещение сделали свое пагубное дело, я узнал об отражающих поверхностях и поведении световых лучей, после чего мои детские миры превратились в банальный комнатный интерьер.

Тут у меня созрело одно крамольное решение. Обычно решения зреют долгими часами раздумий, иногда неделями, если не годами, но это возникло и утвердилось почти мгновенно. Как выразился древний философ, «поняв собственное бессилие что-либо понять» , я положился на природные инстинкты и действовал согласно им.

– Миссис Хофрайт!

Экономка появилась сразу после изречение ее имени, как после заклинания.

– Миссис Хофрайт, всякому терпению приходит когда-то конец, вы согласны со мной?

Она молчала.

– Вижу, что согласны. Мне надоели эти детские игры в проклятия, черную и белую магию, в колдовство, воровство, демоническое шутовство — все осточертело! Я хочу спокойной человеческой жизни! Именно для этого я покупал Менлаувер.

– Вам необходимо успокоиться, мистер Айрлэнд.

– Я успокоюсь только тогда, когда с моих глаз сгинут эти чертовы физиономии, что висят в гостиной! Я уничтожу их немедленно! И никакие завещания меня не остановят! Только прошу вас, не пытайтесь меня удерживать. И вообще — не имейте привычки мне прекословить, тем более, если я в дурном настроении! — в последней фразе сквозила плохо скрываемая угроза.

Настроение было действительно весьма и весьма подавленным, точнее — просто поганым. Как следствие, появилась раздражительность и озлобленность на все вокруг. Даже на эти долбанные зеркала в филигранной оправе, что висят в главном холле и тупо имитируют все наши глупые поступки. Слуги наконец обрели возможность узреть меня во гневе. Пусть это немного поразнообразит их досуг. Впрочем, я еще сравнительно неплохо обуздывал свои эмоции, как умелый грум усмиряет пораженных бешенством лошадей. И ему, и мне, однако, для этого требовались немалые усилия.

Я сорвался с места и быстрым шагом направился в гостиную. Свидетелями моего сумасшествия были миссис Хофрайт, дворецкий, извечно молчаливый Грум, Виктория, и еще пара слуг, случайно проходившие мимо. Все с любопытством наблюдали дальнейшее развитие сюжета: как я от души выругался и принялся с неистовой страстью срывать со стены эти идиотские шедевры идиотского направления в живописи. Портреты, точно поверженные языческие идолы, падали на пол, и величаво-гордые звериные взоры теперь смотрели снизу в окаменелую пустоту выбеленного потолка — испуганно, уныло, обреченно. Как побежденные боги взирают в небеса, откуда они ниспали.

– Все! С меня довольно! Я купил этот замок для того, чтобы здесь жить, а не участвовать в театре бредовых мистификаций!

Слуги молчали, понимая, что любое их слово сейчас как порох для огня. Миссис Хофрайт встревожено покачивала головой, Грум уткнул взгляд в собственные башмаки, дворецкий — вот настоящая механическая кукла! — даже сейчас без кровинки на лице, без признаков хотя бы бутафорных эмоций нарисованным взором смотрел сквозь время и пространство — неизвестно куда.

Воодушевленный беснующейся яростью, подстрекаемый местью, я тут же принялся крушить глупые художества какого-то кретина, выдаваемые им за живопись.

– Плевать мне на эти дурацкие завещания! Я хочу очистить свой замок от хлама!

Разломав в щепки позолоченные рамки, я принялся топтать ногами полотна, приплясывая на них с криками торжества и воплями танцующей ярости, доведя себя чуть ли не до экзальтации. Морды зверей исказили самые неестественные гримасы. Они словно морщились от боли, эти чудовища из моих личных кошмаров, они скалили свои разорванные пасти, но не в силах были что-либо совершить. Сейчас. Днем. Когда властвует Солнце. А силы тьмы лишены возможности творить и разрушать.

После того, как все полотна под моими ногами превратились в разорванные грязные клочья материи, я успокоился и произнес:

– Грум, будь любезен, выкинь это в камин.

Медленно остывая и принимая температуру окружающей среды, я еще долго сидел в кресле и глядел в красную пасть камина, где кривляющиеся языки пламени, едва почуяв новую пищу, возбужденно взметнулись вверх и, расталкивая друг друга, принялись с жадностью пожирать месиво обломанных рамок. Огонь аппетитно затрещал и принялся пускать во все стороны фонтанчики искр.