Кирилл Бенедиктов - Война за «Асгард»

– Рассказывайте, рассказывайте, – подбодрил его Мондрагон. – Мне кажется, я уже начинаю догадываться, что к чему. Работая над этой своей машиной времени, он нащупал проход в сумеречную зону?

– Нет, – покачал головой де Тарди. – Мохов нашел способ разбудить силу «темной энергии», замкнув вокруг экспериментальной массы световое кольцо. Гравитационное поле объекта входило в резонанс с пульсацией «темной энергии», и начинались те самые танцы из прошлого в будущее и обратно. Амплитуда колебаний увеличивалась до некоего предела, а потом начинала уменьшаться, и через определенное время, зависевшее от того, насколько велика была масса, затухала совсем. Все, больше никакой физики. Дальше начинается одна сплошная политика.

Институт, в котором работал Владимир, существовал в основном на гранты международных фондов – как и большинство российских научных центров тех времен. Распределением грантов ведал Координационный совет во главе с доктором Эйбом Коэном, весьма и весьма толковым администратором, состоявшим на жалованьи у Фонда Гетти. Слышали про такой?

– Они вроде помогали Дэвиду Финчу раскрутить Белое Возрождение, – сказал Сантьяго. – Наверное, консервативные были ребята.

– Твердокаменные фундаменталисты, – подтвердил де Тарди. – В общем, этот Коэн свой хлеб с маслом ел не зря. Он не просто одобрял или не одобрял разные проекты, которые попадали к нему на стол, а очень внимательно их изучал. Марсианский проект находился под его особым контролем, и когда Мохов представил Координационному совету очередной отчет о проделанной работе, старина Эйб тут же понял, чем может обернуться открытый Владимиром эффект. Он, не в обиду вам будь сказано, разбирался в квантовой физике получше некоторых...

Через полгода марсианский проект был закрыт – по настоянию Коэна. Точнее, закрыли только русскую его часть, но в любом случае лет через пять идея полета к Марсу тихо скончалась сама собой – на горизонте замаячили задачи посерьезнее. Мохов сначала ничего не мог понять. Он метался от инстанции к инстанции, пытался выбить какое-то финансирование на продолжение своих работ – тщетно. Перед ним закрывались все двери. Тогда он отреагировал так, как и положено загадочной славянской душе, – впал в глубочайшую депрессию, стал с утра до ночи пить водку и играть на своей гитаре. Хороший он был человек, но удар держать совершенно не умел.

Мондрагон почему-то вспомнил Антона Сомова и непроизвольно усмехнулся.

– Я видел его в этот период, – продолжал консул. – Он выглядел раздавленным, ошеломленным, потерявшим смысл и цель жизни. Еще бы – получить от судьбы такую оплеуху, находясь на пороге одного из величайших открытий в науке, – это выдержит не каждый... Через какое-то время, когда он уже потерял всякую надежду продолжить свои исследования, с ним связался один из его коллег по работе в Массачусетском технологическом и предложил завершить начатую в Москве работу в одном закрытом институте на территории Североамериканской Федерации. Ему пообещали почти неограниченное финансирование, грамотных ассистентов, более чем щедрое жалованье, а главное – возможность проверить созданную им теорию «танцев Мохова» на практике, используя мощности Ливерморского ядерного центра.

– А просто так он бы не согласился? – поинтересовался Мондрагон. – Любой нормальный ученый принял бы такие условия не задумываясь.

– Любой нормальный – возможно, – не стал спорить де Тарди. – Но Мохов был гением. А требовать от гения, чтобы он вел себя, как нормальный ученый, довольно глупо.

Во-первых, он оставался фанатиком марсианского проекта. Если бы ему предложили продолжить работу над «танцами Мохова» в тот период, когда проект еще влачил свое существование, он бы отказался, несмотря на все выгоды, которые мог получить от переезда в Америку. Ведь его новых спонсоров интересовали вовсе не перспективы применения гравитора в космическом пространстве, а иные, более приземленные сюжеты. Во-вторых, несмотря на приобретенную в Кембридже и Массачусетсе привычку к западной жизни, Владимир хранил наивную верность своей стране. Он не раз говорил мне, что наука – это единственное, что осталось у проданной и преданной России, что, только развивая науку, можно преодолеть роковое отставание между его страной и государствами Запада, что те прорывы, которые обязательно совершат оставшиеся в России ученые, обеспечат ей достойное место среди ведущих держав планеты... Все его простодушные надежды разбивались одна за другой на моих глазах, и с каждым днем он все меньше верил в то, что его открытие действительно кому-нибудь нужно. Нет, чисто психологически момент был выбран идеально. Владимир еще мог продолжать работу, но его уже не интересовало, зачем и кому понадобятся результаты его исследований. О космическом гравитационном двигателе речь уже не шла, но когда ему предложили построить действующую модель светового кольца, он согласился. К концу двадцатых годов в обстановке строжайшей секретности состоялся первый пробный запуск установки, отдаленным потомком которой является главная героиня вашей книги...

– Какая героиня? – не понял Сантьяго.

– Стена. Результат превзошел все ожидания. Оказалось, что массу (в первый раз в эксперименте использовали килограммовый кусок горного хрусталя – из-за подходящей кристаллической структуры) можно не только перемещать из настоящего в прошлое, но и оставлять там на неопределенно долгое время. «Танцы Мохова» поддавались внешнему управлению! С этого момента началась история проекта «Толлан».

Сантьяго, который на протяжении всего рассказа изрисовал с десяток больших белых салфеток разнообразными уродливыми рожицами, отложил «Паркер» и налил себе еще водки.

– Когда стало ясно, что первая экспериментальная установка в Ливерморе может послужить моделью для куда больших, невообразимо превосходящих ее по мощности, впервые возникла мысль использовать ее для создания барьера времени. А оттуда до идеи Стены было уже рукой подать. В двадцать девятом году о проекте, носившем тогда название «Вавилон», доложили Иеремии Смиту. Пророк, как всегда, среагировал стремительно – уже через год в евразийских степях высадились первые бригады строителей...

– Какая жалость, что я не захватил с собой Эстер, – сказал Сантьяго. – Половину всего, что вы мне рассказываете, я как пить дать завтра к утру уже и не вспомню.

– Вы считаете это необходимым? – прищурился де Тарди. – Все равно ведь в книгу вам такие материалы вставить не позволят.

– Ну, это мы еще посмотрим... Заказчик гарантировал мне доступ к любой информации, касающейся Стены, и пока что никто не запрещал мне упоминать о тех или иных вещах.