Андрей Бочаров - Настоящая фантастика – 2013 (сборник)

Мысль о триггере зародилась ещё на начальном этапе работы, но раньше такая мера предосторожности казалась излишней – от кого оберегать лучшее в мире лекарство?! Теперь многое изменилось, и Серёгин по вечерам, не привлекая ребят из группы, переписал определённые этапы технологии получения ПВС. Остатки «незащищённой» сыворотки уничтожил, а вместо неё выгнал на рекомбинаторе новую серию. Будто чувствовал: препарат ещё понадобится.

Но вопрос – как работает механизм превращения? – продолжал мучить. Он отыскал Петра Шульгина, сокурсника и товарища по институтским временам. Пётр стал крупным нейрофизиологом, заведовал кафедрой и писал толстенные монографии по электрической активности мозга. Серёгин, не ссылаясь на свои идеи и не вдаваясь в подробности, задал конкретный вопрос: существуют ли такие виды активности, которые соотносимы с чувствами человека? Гнев, радость, страх: сопровождаются ли они некими специальными видами излучений, какими-то особыми частотами?

И услышал: однозначного ответа нет. Есть целый ряд теорий. Исследуют и кору головного мозга, и подкорковые центры, и вроде даже что-то такое нащупали. Многие из этих работ, мол, довольно перспективны, а другие крайне оригинальны и любопытны, но вот конкретного ответа, увы, на сегодняшний день нет.

Пётр – изрядно располневший, с блестящей лысиной в обрамлении седых поредевших волос – говорил много и увлечённо. Порой забирался в такие дебри, что Серёгин терял нить повествования. Угостил рюмкой хорошего коньяка. Вот только к пониманию собственных проблем не приблизил ни на шаг.

И тогда Серёгин пошёл в церковь, чего раньше никогда не делал. Познакомился с отцом Василием, долго путался, не мог объяснить толком, что же он хочет спросить у священника. Но когда всё же выразил кое-как мучившие его сомнения, – о руке дающей и сострадании, – услышал:

– Все мы в этом мире ответственны каждый за каждого, сын мой. Бог есть любовь, и можем мы лишь любить друг друга, и так и должно между людьми – в этом и помощь, и спасение. Бог над миром, он может любить всех, а мы – ближних своих. И если поймут это люди, начнётся новая жизнь, в которой будет место для многих удивительных превращений. И может, это и есть Царствие Божье…

Они долго говорили тогда о христианской любви и сострадании, и Серёгин ушёл смятённый, понимая, что нужно время для осознания и сути открытия, и себя, и своего места в мире. Но жизнь не дала ему тайм-аута – начался новый период.

В дверь позвонили. До назначенной встречи оставался час, да и звонок был условный – два коротких, один длинный. Вот и явился, не запылился – Беломор, сосед по площадке, с которым сложилась у Серёгина удивительная нескучная дружба, полная подтрунивания, взаимных подначек и бесконечных попыток научить один другого уму-разуму.

Звали соседа, конечно, по-другому. Были у него и имя, и фамилия, и профессия до выхода на пенсию – машинист поездов дальнего следования. Так гордо именовал сам себя Беломор. Но Серёгин называл его именно так, и не только за пристрастие к крепким папиросам. За едкий характер, за то, что неудобен был для многих и несовременен. Да ещё неугомонен и бурлив, как водный поток.

Познакомились из-за какой-то мелочи, как это случается у соседей. Но позже, непонятно почему, сложились отношения. Ведь ничего общего: характеры, жизненный опыт, привычки и интересы – всё разное. Только бесконечные споры по любому поводу и бесчисленные насмешки: со стороны Беломора над наукой, силы и значения которой старый железнодорожник не видел и не понимал. (Исключая технику – тепловоз он почитал величайшим изобретением человечества.) Со своей стороны Серёгин посмеивался над наивной верой старика в то, что прямой и гладкий рельсовый путь может служить образцом пути жизненного. Мол, делай честно своё дело, и всё наладиться – покатится судьба, как вагон, пристёгнутый к мощному локомотиву.

Зерно истины в словах машиниста, конечно, присутствовало, но сколько опасных поворотов может встретиться по дороге, сколько неожиданных аварий!..

– Заходи, не заперто, – крикнул хозяин.

– Сидишь? – вопросил гость, проходя в комнату и усаживаясь напротив. – И ничего не знаешь…

Это была его любимая присказка. Вместо приветствия, и ровным счётом ничего не значила. Но сегодня глаза соседа, круглые, как у совы, с колючим, царапающим каким-то взором, выражали больше растерянность, чем обычную уверенность.

– Сижу, – подтвердил Серёгин. – А новостей от тебя жду. Вижу, есть тебе чего сказать.

– Да уж, – замялся Беломор. – Ты это… профессор… в общем, прошло у меня всё.

– Ну?! – искренне порадовался Серёгин. – А я тебе говорил!

– Так ерунда ж какая-то! – вспылил Беломор. – Не должно быть такого! Ты ж как объяснял – поможет, если человек тебя любит!.. Или это… жалеет, добра тебе хочет. Короче, уважает…

– Так, значит, уважает, – улыбнулся Серёгин. – Сострадает. И кто?

– Кто?! Федька! – взвился Беломор. – Я ж точно знаю – смерти он моей желает! На добро моё зарится!

– Да какое у тебя добро, Беломор? – отмахнулся хозяин.

– А квартира? – резонно возразил гость.

– Ну, если только квартира…

Полгода назад Беломору поставили рак лёгких – не прошла даром папироска, постоянно торчащая в углу рта. Это укрепило их дружбу – взаимную симпатию двух очень разных и смертельно больных людей.

Да, следующим этапом жизни стала болезнь. Серёгин хоть и закончил мединститут, но врачом не был. Учёный, фармаколог – это совсем другое дело. Однако лаборатория располагалась на территории клинической больницы, контакты с медиками были плотные, и, когда появились необъяснимые слабость и утомляемость, отёки под глазами и повышенное давление, ему не составило труда обследоваться.

Диагноз оказался неутешительным – гломерулонефрит, почечная недостаточность. Откуда появилось заболевание, Серёгин не понимал. Всегда считал себя человеком здоровым, мелкие неприятности, типа редких простуд, не в счёт. Потому приставал к врачам, теребил, требовал объяснений – те разводили руками. Аутоиммунное заболевание, Юрий Дмитриевич, вы ж знаете, как это бывает: антитела атакуют собственные органы. А иммунитет и сегодня во многом штука загадочная…

И назначали всё новые методы исследования, брали кровь и мочу на анализы, давали рекомендации. Но заболевание неуклонно прогрессировало, несмотря на усилия коллег.

Обычно человек не думает, не загадывает, что когда-нибудь недуг может обосноваться в его организме. И это нормально – не чувствовать своего здорового тела, жить, работать, радоваться бытию и не трястись: что вот, мол, завтра стану больным и немощным. Но с серьёзными заболеваниями часто случается именно так – ещё вчера ты состоял в группе здоровых, и болезнь была для тебя абстракцией, чем-то чуждым, далёким, тебе несвойственным. А сегодня уже глядь – поставили диагноз. Без твоего ведома, не спросив ни мнения твоего, ни согласия: просто сообщили – ты болен. И всё, это уже совершенно иное качество…