Наталья Резанова - Игра времен (сборник)

– Север? Фратрия Волка?

– Все так, старший.

– Имя?

– Ульф.

– Почему ты явился к нам, Ульф?

– На севере нет войны.

Ответ был исчерпывающий, можно больше ни о чем не спрашивать. В отсутствие сражений и воинских подвигов, коснея в бездействии, Оборотни либо легко падали духом, либо, ведомые неодолимым беспокойством, оставляли собственные фратрии и перебирались в те, что воевали. Так бывало всегда. В появлении Ульфа не было ничего странного, а по оружию его, знакам на поясе, да и потому, как он сражался, ясно, что он – полноправный воин. И все же…

По улице брел Хагано, один из ближайших учеников Тюгви. Он снял свою собачью маску и щурился от дыма. Лицо его было бледно, на губах и усах засыхала кровь. На него наваливалась слабость, как всегда бывает с Оборотнями после обратного превращения. Но, когда Тюгви велел ему и Ульфу следовать за ним, Хагано беспрекословно подчинился. Он не размышлял над тем, почему старший так торопится, и принимал это как данное. Так они и шли: впереди Тюгви – твердым и решительным шагом, за ним Ульф – почти неслышным, последним, вялый и спотыкающийся, – Хагано.

А Тюгви спешил. Он хотел утвердиться в своих подозрениях до наступления дня, а когда они подошли к лесу, солнце уже выползало из-за кромки деревьев. Правда, в лесу еще стоял сумрак. Они двигались между деревьями, Хагано споткнулся о сырой полусгнивший ствол и чуть было не упал. Сейчас от его ночной ловкости и легкости движений не осталось и следа. Тюгви обернулся и положил руку ему на плечо.

– Сиди здесь и жди.

Они с Ульфом пошли дальше, пока не продрались на круглую поляну, со всех сторон окруженную густыми зарослями можжевельника. Тюгви жестом приказал Ульфу остановиться, обошел его кругом противосолонь: голова опущена, руки свисают, вновь зашел ему за спину…

Потом послышался глухой рев.

Ульф обернулся. На него надвигался старый бурый медведь, матерый, со множеством шрамов, проглядывающих сквозь мех. Но прежде чем он успел приблизиться, к земле припадал, показывая клыки, молодой волк, худой, но крупный. Шерсть, светлая и оттого глядящаяся седой, стояла дыбом на его загривке. Медведь был много тяжелее, он мог одним ударом передней лапы переломить противнику позвоночник, но в желтых волчьих глазах горела такая лютая злоба, что медведь не решился нападать открыто, а попытался обойти противника, тяжело затрусив по поляне. Но не тут-то было. Волк, не выпуская медведя из виду, каждый раз встречал его оскалом кинжальных зубов. Сам он не нападал, выжидая, пока медведь не устанет или не выкажет слабости. Наконец игра надоела медведю, он поднялся на задние лапы, готовый всей своей тяжестью превратить в месиво хребет волка, и занес вооруженные смертоносными когтями передние лапы, но в это мгновение волк неожиданно легко оттолкнулся от земли, серой тенью преодолел пространство до открывшегося горла противника и сомкнул на нем челюсти. Медведь взревел, пытаясь стряхнуть повисшего на нем волка, потом рухнул и покатился вместе с ним по земле, тщась раздавить врага, но безжалостная хватка становилась все крепче… и крепче…

Хагано дремал, сидя на бревне. Из забытья его вывел чей-то взгляд – тяжелый, упорный. Он поднял глаза. Перед ним стоял волчьеголовый.

– Иди помоги старшему, – сказал он.

Прежде чем до Хагано дошел смысл его слов, волчьеголовый исчез. Мгновение Хагано медлил, раздираемый сомнениями – бежать ли за ним, или спешить на помощь Тюгви? Преданность старшему победила, и Хагано устремился к нему. Он увидел Тюгви посередине круглой поляны. Тот лежал навзничь, неподвижно. Маска съехала, и лицо старшего из Оборотней было так бледно, будто кровь в нем заменилась мелом. Казалось, он мертв, но, когда Хагано склонился над ним, он не заметил на теле старшего ни одной раны. Потом Тюгви открыл глаза, и Хагано отшатнулся – такая безумная исступленная радость читалась в его взгляде. Так бывает, когда свершается то, на что давно перестал надеяться.

– Слушайся Ульфа, – прошептал он, – его сила больше моей… Когда я умру, он займет мое место.

Обычно в промежутках между сражениями Оборотни, за исключением учеников, не прошедших еще испытаний и занятых изучением воинских искусств под надзором своих наставников, делали что хотели, не отдавая никому отчета, в основном – спали либо охотились. На охоту пошли и Тюгви с Хагано, пешие, без собак – звери убивают зверей, но звери не служат зверям. Передвигаясь беззвучно, как подобает Оборотням, в плотном, прогретом июльским солнцем воздухе они улавливали малейшее дуновение, приносящее разнообразные запахи, и самые отдаленные звуки. Пока что и то, и другое указывало вполне определенно. Осторожно озираясь, они вышли на поляну, заросшую высокой, уже начинающей терять соки травой. Как подобает Оборотням, они не любили ни солнца, ни открытых пространств, но охотничий инстинкт был сильнее. Маски их были сдвинуты, оба смотрели вперед. И так же, не оглядываясь, ровным голосом Тюгви произнес:

– Ты осуждаешь меня, младший.

Хагано, шагавший ему вслед, ничего не ответил. Его худое лицо напряглось.

– Осуждаешь. Язык твой не поворачивается сказать этого, но после стольких лет ученичества тебе не скрыть от меня своих мыслей.

Тюгви говорил правду. Отношения между старшим воином и его учеником во фратрии бывали ближе, чем между отцом и сыном, тем паче что Оборотни забыли своих отцов и знать не желали своих детей. Они без слов понимали друг друга. Но сейчас Тюгви счел возможным начать разговор.

– Да, ты был моим учеником, и я полагал, что на смену мне придешь ты. И твое место занял чужак, юнец, едва прошедший воинские испытания. Но так нужно. Он – больше чужой, чем ты думаешь. Я сразу заметил, что он не такой, как мы, и теперь, по прошествии дней, в этом убедился.

Хагано внимательно слушал.

– Это не воин-оборотень, а оборотень-воин. Не человек с душой волка, а волк с душой человека. Мы принимаем в бою звериный облик, он – наоборот. Я слышал о подобных ему прежде, но сам раньше никогда не видал. Он никогда не выходит из леса, кроме как ради сражения. Он никогда не ест человеческой пищи. Он появляется и исчезает незаметно. Тебе мало примет? Хагано, сын мой. Ульф для фратрии важнее тебя. Сейчас он еще слишком молод, но с годами это будет вождь, каких еще не знал мир!

Поглощенный видением, представшим его воображению, Тюгви не смотрел на своего ученика. Он был Оборотнем и мыслил как Оборотень. А потому Тюгви ровно ничего не понимал в людях. Оборотень не мог испытывать зависти – самого человеческого из всех чувств.

– Он – больше зверь, чем все мы… – продолжал Тюгви, на что Хагано, прервав молчание, задал неожиданный вопрос:

– А если он поест в человеческом облике, он так и останется навсегда человеком?